Мэтт Ридли - Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

Биологи открыли непотизм и реципрокность в 1960-х годах, подхватив вирус личной выгоды. Они вдруг начали спрашивать обо всем происходившем: «Какая в этом польза для индивида?» Не для вида, не для группы — для индивида. Поиски ответа привели их к увлечению сотрудничеством у животных, а оттуда — к первоочередной важности гена. Поведение, которое не отвечает интересам индивида, может отвечать интересам его генов. Таким образом, материальные эгоистичные интересы генов стали девизом биологии.

Впрочем, в последние годы произошла одна весьма любопытная вещь. Экономисты, построившие всю свою дисциплину на вопросе «какая в этом польза для индивида?», включили задний ход. С недавних пор большинство инноваций в экономике базируются на открытии того, что в своих поступках люди руководствуются не только материальной личной выгодой, но и чем-то совсем другим. То бишь если биология скинула пушистый коллективизм и облачилась во власяницу индивидуализма, то экономика двинулась иным путем: она задалась целью объяснить, почему люди делают то, что противоречит их личным интересам.

Если вы любезны и внимательны по отношению к другим людям потому, что от этого чувствуете себя лучше, тогда ваше сопереживание эгоистично, а не бескорыстно.

Наибольших успехов в этом направлении добился экономист Роберт Фрэнк. Он выдвинул теорию эмоций, основанную на комбинации новой циничной биологии и менее сосредоточенной на выгоде экономики.

Может показаться странным, что человек, написавший учебник по макроэкономике, вдруг полез в область, где и психологи-то ковыряются с трудом, и объясняет функции эмоций. Но именно об этом Фрэнк и говорит. Человеческие мотивы (будь они материальны и рациональны или нет) — дело экономики.

Роберт Триверс, привнесший геноцентрический цинизм в сферу биологии, писал: «Модели, пытающиеся объяснить альтруистичное поведение с точки зрения естественного отбора, лишают альтруизм альтруизма» 119. В социальных науках эта идея бытует давно, она знакома как философам Глазго XVIII века, так и современным экономистам, вроде Амартии Сена: если вы любезны и внимательны по отношению к другим людям потому, что от этого чувствуете себя лучше, тогда ваше сопереживание эгоистично, а не бескорыстно. Аналогична ситуация и в мире биологии: рабочий муравей вкалывает девственником в интересах своих сестер не из великодушия своего маленького сердечка (органа, которого в привычной нам форме у него нет), а из эгоизма его генов. Летучая мышь — вампир кормит своих соседей по здравым, исключительно корыстным причинам. Даже бабуины, обменивающиеся взаимными социальными услугами — и те скорее рассудительны, чем добры. То, что считается добродетелью, уверен Майкл Гизелин, есть форма корыстных интересов. (Христианам следует крепко задуматься, прежде чем праздновать свое превосходство: согласно их учению, лишь добродетельные попадают в рай — хорошенькая взятка, чтобы апеллировать к их себялюбию) 120.

Христианам следует крепко задуматься, прежде чем праздновать свое превосходство: согласно их учению, лишь добродетельные попадают в рай.

Ключом к пониманию теории эмоций Роберта Фрэнка является различие между поверхностной рациональностью и элементарным здравым смыслом. Фрэнк начинает свою эпохальную книгу «Passions within Reason» (Страсти с расчетом) описанием кровавой расправы неких Хатфилдов над некими Маккоями. Убийцы в своем акте ненужной мести проявили иррациональность, которая, в свою очередь, повлекла за собой ответную месть.

Любой рациональный человек не стал бы продолжать вражду — как из чувства вины или стыда не стал бы красть бумажник друга. Эмоции — глубоко иррациональные силы, утверждает Фрэнк. Их нельзя объяснить личной материальной выгодой. Тем не менее они возникли. И возникли, как и все остальное в человеческой природе, не просто так.

Муравьи, воспитывающие своих сестер, а не собственных дочерей, на первый взгляд, кажутся нерациональными. Если уж на то пошло, даже мыши, растящие дочерей, а не ухаживающие за собой, похоже, игнорируют собственную материальную выгоду. Но стоит копнуть чуть глубже, стоит добраться до генов, как все становится ясно. Муравьи и мыши бескорыстно служат материальным интересам эгоистичных генов. Так и люди, пишет Фрэнк, позволяющие управлять своей жизнью эмоциям, а не рациональности, могут приносить сиюминутные жертвы, но в конечном счете принимают решения, способствующие их благополучию. Заметьте, я не употребляю слово «эмоция» в значении «аффект»: истеричные индивиды и параноики могут казаться крайне нерациональными, но они находятся во власти аффекта, а не специфической эмоции. Нравственные чувства, какие Фрэнк, а до него Адам Смит, называли эмоциями — это механизмы, обеспечивающие эффективное использование общественных отношений высокосоциальными существами к долгосрочной выгоде их генов. Это способ уладить конфликт между краткосрочной целесообразностью и долгосрочной рассудительностью в пользу последней 121.

Для всего вышеизложенного Фрэнк предлагает термин «проблема достоверности обязательств». Чтобы получить долгосрочную выгоду от сотрудничества, иногда требуется преодолеть сиюминутный соблазн и на время отказаться от преследования личных интересов. Даже если вы это знаете и решили получить долгосрочную выгоду, как вы убедите других в том, что выбрали именно такой курс? Экономист Томае Шеллинг [40] Шеллинг, Томас Кромби (р. 1921) — американский экономист, лауреат Нобелевской премии «За вклад в лучшее понимание конфликта и сотрудничества при помощи теории игр» (2005). Профессор Мэрилендского университета. Президент Американской экономической ассоциации (1991). — Прим. переводчика. иллюстрирует проблему достоверности обязательств так называемой дилеммой похитителя. Допустим, бандит смалодушничал и пожалел, что взял в плен свою жертву. Он предлагает ее отпустить, но только если та согласится не давать против него показаний. С другой стороны, он понимает: если отпустит ее, она, конечно, преисполнится благодарности, но у нее не будет ровным счетом никаких причин не нарушить свое слово и не отправиться прямиком в полицию. К тому моменту она будет уже не в его власти. Жертва, естественно, уверяет похитителя, что не сделает ничего такого, но ее слова неубедительны — похититель знает, что они яйца выеденного не стоят, ничего не мешает ей солгать. Фактически дилемма стоит перед жертвой, а не перед преступником. Каким образом она может гарантировать исполнение своей части сделки? Как она может убедить злодея в том, что нарушение их соглашения дорого ей обойдется?