Надежда Маркова - Ошибки аиста

Наташа знала: это конец. Запах женщины – это то, с чем бороться бесполезно. Папа приносил с собой в дом противный чужой запах. Мама боролась. Но в итоге – папа в другой семье,и у него там две девочки. А маме,которой тяжело было двоих детей тянуть, власти помогли тем, что Наташку на целых четыре года определили в школу-интернат. Сдали, как использованную бутылку.

Первый муж Наташи приходил с ядовитым тонким запахом женщины. И у него сейчас другая семья и двое детей. Жаль только Маринку, которая часто просит: «Мамусечка, ну еще только разочек расскажи, как меня папа любит!» И Наташка, глотая слезы, рассказывает девочке, как он ее любил еще в животике, как гладил, чтобы определить, где Маришкина ручка, а где ножка. Как выбирал кружевные косыночки. Как нес из роддома, как хрустальную вазу, осторожненько. Как выбирал ей самого большого и уютного плюшевого мишку, того, с которым она так любит засыпать. Как радовался, когда она сказала: «па»...

Когда появлялся запах другой женщины, запах мужчины для Натальи исчезал. Вот и сейчас она стояла перед стопкой выглаженного белья с раскаленным утюгом в руках. Ее взгляд медленно скользнул с утюга на рельефно выступающий под тканью трусов член мужчины. Ярость ударила ей в голову. Она подняла утюг и сделала два шага вперед...

Нет, она не могла этого сделать. Упав в бессилии на колени, она проплакала почти до утра. Утром поясницу ломило и появились непонятные выделения.

– Сохранить ребенка проблематично, – резюмировал седой интеллигентный доктор. Засыпая ее медицинскими терминами, он выписал направление на аборт. Врач, суровая женщина с неизменной сигаретой в зубах, сделав свое кровавое дело, вдогонку уходящей Наташе мужским голосом пробасила:

– Выпьешь на ночь анальгин и но-шпу.

Что-то одно в ближайшей аптеке было. Наташа купила и выпила. Дома она попросила маму присмотреть за дочуркой, а сама, сославшись на недомогание, легла и забылась. Ночью она обнаружила возле себя Кирилла. Он гладил ее волосы, плечи и плакал. Чувствуя себя злодеем, уничтожившим что-то тонкое и прекрасное, словно куст цветущей белой сирени, он не находил слов, только повторял:

– Это я во всем виноват. Я виноват.

Наташу морозило и подкидывало на постели, кровотечение не прекращалось. Кирилл порывался все время вызвать скорую помощь, но Ната останавливала его, говоря:

– Надо дождаться утра. Это потому, что я не выпила лекарство.

Еще затемно он оделся, сказав, что идет в аптеку. Наташа посмотрела ему вслед. В голове мелькнула четкая мысль: «Если он вышел в аптеку, до утра мне уже не дожить». И она впала в забытье.

Кирилл видел, что она угасает. Вышел в пургу. Телефоны тогда были не у всех. Бросался от одного телефона-автомата к другому: там оборван провод, там просто глухо.

В тулупе нараспашку, не ощущая пригоршней колкого снега, стегавших по щекам, он в отчаянии метался по улице.

– Я убийца. Я убил ее. Господи, если ты есть, помоги!

Через мгновение он увидел синюю мигалку скорой помощи и наперерез ей бросился через дорогу, буквально своим телом остановив машину.

– Ребята, жена истекает кровью, я ее убил. Ребята, которые уже ехали по домам и были слегка

навеселе, вначале хотели дать деру. Но потом сказали:

– Ладно. Только носилок у нас нет. Нести будешь сам.

Наташу привезли в городскую больницу. Дежурный врач, сонный и неприветливый, еще раз «почистил» Наташу и оставил в коридоре, так как мест в палатах не было. Кровь продолжала хлестать, стало совсем плохо, даже зрение помутнело. Видя проходящий мимо белый халат, Натка жалобно взывала:

– Сестричка! –Сейчас, сейчас. –Доктор! –Больная, секундочку, сейчас начнется обход. Так прошло три часа. Обхода в этот день так и не было. Когда группа в белоснежных халатах собралась приступить к исполнению служебного долга, она наткнулась в коридоре на Наташкину кровать, из-под которой вытекала лужица крови. Все переглянулись. Был вызван главврач отделения и еще некоторые светила больницы. Хором постановили, что еще что-то у женщины не вычистили. Полумертвую,ее переложили на каталку и повезли в операционную. Сам зав. отделением сделал ей третий аборт за сутки. Без наркоза. Без местной анестезии. Некогда – спасать надо. Лязг железа заглушал стоны и плач женщины, которая была полностью обессилена.

Наташе нашли (!) место в палате на 12 коек. Остальные женщины сочувственно и опасливо отодвигались от новенькой, которая бледностью, синяками и окровавленной одеждой больше смахивала на узника гестапо.

Кровотечение не останавливалось. Состояние Наташи было критическим. Все врачи переполошились, бросились консультироваться со светилами города.

Начали вливать кровь – вены опали, лить некуда; начали делать венесекции по телу. Вена падала. Резали в другом месте. Внутрь, на открытые раны, лили эфир, отчего даже обессиленная Наташа извивалась, как уж на сковородке.

– Господи, я не могу больше, – взмолилась женщина и в этот момент почувствовала толчок и облегчение. Она вдруг осознала себя морем света, парящим под пятиметровым потолком палаты. Боли не было. Блаженство невиданной силы, нежности и благости заполнило ее всю. Она смотрела на врачей, склонившихся над ее телом внизу. Там царила паника. Люди бегали с кислородными подушками, шприцами.

А здесь был отдых, удовольствие, умиротворение и пульсирующий, яркий свет, в котором она растворилась.

Но в какой-то миг всю эту огромную светящуюся пульсирующую душу будто всосало в ее истерзанное, окровавленное тело.

От боли, с новой силой обрушившейся на нее после непродолжительного отдыха, она закричала.

– Жива!!! – захлопали в ладоши женщины, ставшие невольными свидетельницами этого ужаса.

Наташино сердце отключилось. Клиническая смерть. Три минуты ее душа летала на свободе. Вовремя найденная подключичная вена и силовой массаж сердца воскресили ее.

Наташу увезли в реанимацию. Вся больница еще долго переваривала шоковую ситуацию.

В обед Кирилл привез в больницу маму Наташи. Был тихий час, толстая санитарка мыла полы.

– Вам кого? – уперев одну руку в бок, а другую положив на швабру, властно спросила она. – Мы к Наталье Федоровой, – вежливо сказал Кирилл. – Федорова, Федорова... умерла ваша Федорова, – то ли с досадой, то ли с сочувствием рявкнула санитарка и продолжила мыть полы.

Кирилл оперся о стену и стал медленно оседать. Материнское сердце что-то подсказало Наташиной маме; она направилась в ту палату, которую назвали в регистратуре, и узнала правду.