Ирвин Ялом - Проблема Спинозы

Если я буду среди людей, совершенно не согласных с моей природой, я вряд ли смогу приспособиться к ним, не изменив значительно самого себя…

Человек свободный, живущий среди невежд, старается, насколько возможно, отклонять от себя их благодеяния…

Свободный человек поступает честно, а не действует обманом…

Лишь свободные люди истинно полезны один другому и могут создавать истинную дружбу…

И совершенно позволительно, по высшему праву Природы, чтобы каждый пользовался ясным разумом, дабы определять, как жить таким способом, который позволит ему процветать.

Бенто закрыл записную книжку, поднялся и повернул в обратный путь по пустынным улицам к своему бывшему дому, чтобы забрать вещи. Внезапно взволнованный голос позвал:

— Барух Спиноза! Барух Спиноза!

Берлин в первый день весны был почти таким же, каким Альфред помнил его по своему недолгому пребыванию зимой 1919 года. Под серым гранитным небом с его пронзительными холодными ветрами и непрерывным мелким дождиком, который, казалось, даже не достигал земли, угрюмые хозяева неотапливаемых магазинов мерзли, закутанные в несколько слоев одежды. Унтер ден Линден была пуста, но на каждом углу прилегающих к ней улиц стояли армейские патрули. В Берлине было небезопасно: яростные политические демонстрации и убийства то коммунистов, то социал-демократов стали будничным делом.

В конце их последней встречи четырьмя годами ранее Фридрих написал свой адрес — «госпиталь Шарите, Берлин» — в записке, которую Альфред порвал и выбросил (правда, через несколько минут вернулся и подобрал разбросанные клочки). Подойдя к патрулю, Альфред спросил, как пройти к госпиталю. Патрульный изучил Альфреда с ног до головы и рыкнул:

— За кого голосовали?

Озадаченный, Альфред переспросил:

— Что, простите?

— За какую партию вы голосовали?

— А… — Альфред расправил плечи. — Я скажу вам, за кого буду голосовать на следующих выборах: за Адольфа Гитлера и всю антиеврейскую и антибольшевистскую платформу НСДАП!

— Не знаю никакого Гитлера, — отозвался солдат, — и никогда не слышал о НСДАП. Но такая платформа мне нравится. Госпиталь Шарите… хм… мимо не пройдете — это самый большой госпиталь Берлина, — он указал на улицу слева от него. — Вниз по этой улице, все время прямо.

— Спасибо вам большое. И, господин солдат, запомните имя Гитлера. Вскоре вы тоже будете за него голосовать.

Служащий в приемном отделении мгновенно отозвался на имя Фридриха Пфистера:

— Ах, да-да, герр доктор Пфистер у нас консультант в амбулаторном отделении для пациентов с нервными и психическими расстройствами. По левому коридору, выйдете из двери и пройдете прямо в следующее здание.

Приемное отделение следующего блока было настолько переполнено мужчинами, молодыми и среднего возраста, все еще носившими свои серые военные шинели, что Альфреду потребовалось четверть часа, чтобы протолкаться к конторке. Там ему наконец удалось завладеть вниманием взмыленной девушки-администратора:

— Пожалуйста, пожалуйста! Я — близкий друг доктора Пфистера. Уверяю вас, он будет рад меня видеть, — торопливо проговорил он с вежливой улыбкой.

Та взглянула ему в глаза. Красота и обаяние молодого человека сделали свое дело.

— Ваше имя?

— Альфред Розенберг.

— Как только он закончит очередной сеанс, я скажу ему, что вы его ожидаете.

Через 20 минут она одарила Альфреда теплой улыбкой и поманила за собой в большой кабинет. С закрепленным на резиновой ленте зеркальцем надо лбом, в белом халате, карманы которого разбухли от докторских принадлежностей — фонарика, ручки, офтальмоскопа, деревянных ложечек для языка, стетоскопа, — там ждал его Фридрих.

— Альфред, какой сюрприз! И притом приятный сюрприз. Я уж думал, что и не увижу вас больше. Как поживаете? Что происходило с вами с тех пор, как мы встретились в Эстонии? Что привело вас в Берлин? Или вы здесь живете?.. Ох, я вымотался, как собака, засыпаю вас дурацкими вопросами, а у меня даже нет времени выслушать ответы! Клиника переполнена — как, впрочем, и всегда, но я обычно заканчиваю работу к половине восьмого — вы будете в это время свободны?

— О да, я свободен как ветер. Я… э-э… в Берлине только проездом. Вот и решил воспользоваться шансом, повидать вас, — проговорил Альфред, молча попрекая себя: «Ну, что же ты не скажешь ему о настоящей причине, что привела тебя сюда?»

— Прекрасно, прекрасно! Давайте поужинаем вместе и побеседуем. Я был бы очень этому рад.

— И я тоже.

— В таком случае жду вас у стойки администратора в семь тридцать.

Альфред провел день, бродя по городу и сравнивая безвкусные, грубоватые берлинские улицы с великолепными бульварами Парижа. Когда холод становился невыносимым, он спасался от него в неотапливаемых музеях, задерживаясь в самых теплых залах. К семи часам он вернулся в госпиталь и стал ждать в приемном покое, теперь совершенно опустевшем. Фридрих вышел ровно в половине восьмого и повел Альфреда в столовую для врачебного персонала — большую, без единого окна, пропахшую квашеной капустой комнату, где множество официантов сновали вокруг, обслуживая одетых в белые халаты посетителей.

— Как видите, Альфред, здесь так же, как и повсюду в Германии, много столов, полным-полно обслуги, вот только еды кот наплакал.

Ужин в госпитале, который всегда подавали холодным, состоял из тонких ломтиков бирвурста [90] Колбаска к пиву (нем.). , лебервурста [91] Особая ветчинная колбаса из кусков свиного мяса (нем.). , деревенского лимбургского сыра, холодного вареного картофеля, кислой капусты и солений. Фридрих смущенно извинился:

— К сожалению, это лучшее, что я могу предложить. Надеюсь, вам сегодня удалось поесть горячего?

Альфред кивнул:

— Я ел жареные колбаски в поезде. Они были вполне неплохи.

— Нас ждет еще десерт. Я попросил повара приготовить что-нибудь особенное: его сын — один из моих пациентов, и он частенько меня балует какими-нибудь лакомствами. А теперь, — Фридрих, явно очень усталый, откинулся на спинку стула и с облегчением выдохнул, — мы наконец можем расслабиться и поговорить. Прежде всего, позвольте, я расскажу о вашем брате. Эйген только что прислал мне письмо, в котором спрашивал, нет ли у меня вестей от вас. Мы довольно часто виделись в Берлине, но примерно полгода назад он переехал в Брюссель, где ему предложили неплохое место в бельгийском банке. Чахотка у него по-прежнему в стадии ремиссии…

— О нет! — простонал Альфред.

— А что такое? Ремиссия — ведь это же хорошо!

— Да, конечно. Я так отреагировал на слово «Брюссель». Если бы я только знал! Я ведь совсем недавно провел там целые сутки.