Ирвин Ялом - Проблема Спинозы

Альфред медленно покачал головой:

— Я смутно помню наш разговор, но не помню, чтобы упоминал его имя.

— Но вы же это сделали! Откуда еще я мог бы его узнать? Или узнать, что он теперь живет в Германии? На прошлой неделе, когда ваша депрессия усугубилась и вы отказались разговаривать со мной, я решил попробовать отыскать вашего друга, надеясь, что его визит может оказать благотворное воздействие. Когда я узнал, что он служит в вермахте, я просил фюрера отдать приказ о его переводе в клинику Гогенлихен.

— Не будете ли вы столь любезны, — попросил Фридрих, — рассказать рейхсляйтеру Розенбергу о том, что я вам ответил?

— Лишь то, что вы когда-то знали его мальчиком в Эстонии.

— И… — настаивал Фридрих.

— Больше ничего… кроме того, что вам жаль покидать стольких пациентов, которые зависят от вас, но вы понимаете, что исполнение приказов фюрера превыше всего.

— Могу я коротко переговорить с рейхсляйтером Розенбергом наедине — до того, как вы уйдете сегодня утром из клиники?

— Конечно, я буду ждать вас в корпусе медсестер.

Когда дверь закрылась, Фридрих произнес:

— Еще вопросы, рейхсляйтер Розенберг?

— Пожалуйста, Фридрих, я — Альфред . Зовите меня Альфредом!

— Хорошо. Будут еще какие-нибудь вопросы, Альфред? Он меня ждет.

— Вы будете моим врачом? Уверяю вас, на старых условиях я с радостью согласился бы. А теперь — как же я смогу говорить с вами? Вы ведь состоите на службе вермахта и по приказу обязаны перед ними отчитываться.

— Да, я понимаю ваше затруднение. Я бы на вашем месте чувствовал то же самое. — Фридрих уселся на стул рядом с кроватью и на несколько минут погрузился в размышления, потом встал и, сказав: — Я вернусь через минуту, — вышел из комнаты. Вскоре он снова вернулся с доктором Гебхардтом.

— Герр Гебхардт, — обратился к нему Фридрих, — я получил приказ лечить рейхсляйтера Розенберга и, разумеется, буду следовать ему в меру своих сил. Но есть одно затруднение. Мы с ним старые знакомые и давно делились друг с другом интимными подробностями жизни. Дабы быть ему полезным, мне жизненно необходимо, чтобы между нами была полная конфиденциальность. Я должен быть способен ее гарантировать. Я понимаю, что ежедневные записи в медицинской карте обязательны, но прошу разрешить мне вносить в нее только те заметки, которые описывают его состояние в целом.

— Я не психиатр, доктор Пфистер, но вполне понимаю необходимость приватности в данном случае. Это нестандартная процедура, но ничто не может быть важнее, чем выздоровление рейхсляйтера Розенберга и возвращение к его важнейшей работе. Я согласен с вашим требованием, — он отдал честь обоим мужчинам и отбыл.

— Это вас успокоило, Альфред?

Альфред кивнул:

— Да, теперь я спокоен.

— Больше нет никаких вопросов?

— Я вполне удовлетворен. Несмотря на скверное окончание нашей последней встречи, я продолжаю испытывать к вам странное доверие. Я говорю — странное, потому что, по правде говоря, я практически никому не доверяю. И мне нужна ваша помощь. В прошлом году меня госпитализировали сюда на три месяца в таком же состоянии — это было словно глубокая черная дыра. Я не мог выбраться. Мне казалось, со мной покончено. Я не мог спать. Я был совершенно измучен, но не мог сидеть спокойно, не мог отдыхать.

— Ваше состояние — мы называем его «ажитированной депрессией» — почти всегда проходит со временем — от трех месяцев до полугода. Я могу помочь вам ускорить выздоровление.

— Я буду вам вечно благодарен. Всё — вся моя жизнь — в опасности.

— Давайте браться за работу. Вы знаете мой подход и, вероятно, не удивитесь, если я скажу, что наша первая задача — расчистить все препятствия, которые могут помешать нам вместе работать. У меня, как и у вас, есть свои сомнения. Позвольте, я соберусь с мыслями, — Фридрих на несколько секунд прикрыл глаза, а потом начал: — Лучше всего будет, если я проясню атмосферу и просто буду говорить то, что приходит в голову. У меня есть тревожные сомнения по поводу нашей совместной работы. Мы слишком разные. Моя стратегия состоит в том, чтобы обнажать и понимать скрытые корни затруднений — это основополагающее убеждение психоаналитического метода. Полное осознание снимает конфликты и ускоряет исцеление. Однако меня тревожит то, что с вами я не смогу воспользоваться этим путем. В прошлый раз, когда я попытался исследовать источники ваших трудностей, вы разгневались, ощетинились и выбежали прочь из моего кабинета. Так что я сомневаюсь, что я сам или, по крайней мере, этот подход будет вам полезен.

После этих слов Альфред встал и принялся мерить шагами комнату.

— Я расстраиваю вас своей откровенностью, Альфред?

— Нет, это просто нервы. Я не могу сидеть слишком долго… Я ценю вашу искренность. Никто не разговаривает со мной так прямо. Вы — мой единственный друг, Фридрих.

Фридрих попытался осмыслить эти слова. Он был тронут вопреки собственным ожиданиям. А еще он страшно злился из-за своего перевода в клинику Гогенлихен, совершившегося без всякого предварительного уведомления. Этот внезапный перевод означал, что множество пациентов пришлось бросать в середине процесса лечения — и без какой бы то ни было возможности назначить определенную дату его продолжения. Да и новая встреча с Альфредом Розенбергом не доставила ему особой радости. Шесть лет назад он посмотрел в спину Розенберга, когда тот поспешно выходил из его кабинета, бормоча зловещие угрозы по поводу еврейских корней его профессии, и почувствовал облегчение от того, что больше никогда его не увидит. Более того, он пытался читать «Миф двадцатого столетия», но, как и все остальные, нашел его невразумительным. Книга оказалась одним из тех бестселлеров, которые все покупают, но никто не читает. То немногое, что он прочел, встревожило его. Может быть, Альфред и страдалец; он так жалобно говорит, что я — его единственный друг; но он опасный человек — опасный для Германии, для всех. Мысли, изложенные в «Мифе» и «Моей борьбе», были параллельными: он припомнил, как Альфред говорил, что Гитлер крадет у него идеи. От обеих книг его тошнило: столько порока, столько низости! И столько злобы, что он начал подумывать об эмиграции и уже написал письма Карлу Юнгу и Эйгену Блёйлеру с вопросом, не найдется ли места врача в цюрихской больнице, где он стажировался. А вскоре пришла клятая военная повестка, поздравлявшая его с назначением обер-лейтенантом вермахта. Надо было действовать раньше! А ведь Фридриха предупреждал его аналитик Ганс Майер. Тот несколько лет назад проглотил «Мою борьбу» за одни выходные, разглядел признаки грядущего катаклизма и бросился советовать своим пациентам-евреям, всем до единого, немедленно покинуть эту страну. Не прошло и месяца, как он сам эмигрировал в Лондон…