Роберт Райт - Моральное животное

Я согласен с тем, что природа — не моральный авторитет, и мы не должны принимать любые «ценности», которые выглядят безусловными в её деятельности (типа "смог — значит прав"). Тем не менее, истинное понимание природы человека неизбежно вызовет глубокие размышления о морали, и я постараюсь показать, что это законно.

Эта книга, с её применимостью к вопросам повседневной жизни, будет немного похожа на книгу о самопомощи. Но именно немного.

На следующих нескольких сотнях страниц не будет содержательных советов и тёплых утешений. Эволюционная точка зрения не будет радикально упрощать вашу жизнь, а иногда даже усложнит её, резко освещая нравственно-сомнительное поведение, к которому мы склонны и выработали способность удобно скрывать от себя эту сомнительность. Некоторые решительные или незамысловатые предписания, которые я смогу вывести на основе новой эволюционной парадигмы, высвечены более чем трудными дискуссиями, дилеммами и загадками.

Но вы не сможете отрицать интенсивность освещения, по крайней мере (я надеюсь) к концу книги. Хотя одна из моих целей состоит в поиске практических применений эволюционной психологии, но моя приоритетная и главная цель — раскрыть основные принципы эволюционной психологии; показать, насколько изящно теория естественного отбора (как стало понято сегодня), обрисовывает контуры человеческого мышления. В первую очередь эта книга призвана изложить новую науку, и только во вторую — изложить новый базис политической и нравственной философии.

Я изо всех сил старался не смешивать эти две ипостаси; отдельно — новый эволюционный взгляд на психику человека, и отдельно — практические выводы нового дарвинизма. Многие люди, принимающие первую — научный набор, без сомнения откажутся от многих аспектов второй, философской. Но я думаю, что найдётся немного адептов первой, которые будут отрицать её связанность со второй. Трудно не согласиться, что новая парадигма — очень мощная лупа изучения человеческого вида, и странно её откладывать при исследовании отдельных категорий, связанных с ним. Сущность человеческого вида — в нём самом…

"Происхождение видов" было не единственной основополагающей книгой, изданной в Англии в 1859. Пользовалась спросом и христианская книга «Самопомощь», написанная журналистом Сэмюэлем Смайлсом. Ну и "На свободе", Джона Стюарта Милля. И так получилось, эти что две книги тонко обрисовали вопрос, к смыслу которого в конечном счете придёт книга Дарвина.

«Самопомощь» не акцентировалось на прикосновении к чувствам, предлагая самостоятельно освободиться от угрюмых отношений, блокирующих гармоничные космические силы и тому подобное, в то время как сама создавала атмосферу самопогруженности и лёгкого комфорта. Она проповедовала сущность викторианских добродетелей: вежливость, честность, трудолюбие, стойкость, и, поддерживающее всё это железное самообладание. Смайлс полагал, что человек может достичь почти всего "упражнением его собственных свободных возможностей действия и самоотречения". Но он должен всегда "вооружаться против искушения низких страстей" и не должен "ни осквернять своё тело чувственностью, ни свою душу недостойными мыслями".

"На свободе", напротив, резко полемизировала с душной викторианской настойчивостью на самовоздержании и моральном конформизме. Милль обвинял христианство в "отвращении к чувственности" и жаловался, что "ты не можешь" чрезмерно превалирует над "ты можешь". Он нашёл особенно тупиковой кальвинистскую церковь с её верой в то, что "природа человека радикально испорчена, и нет никому искупления, пока природа человека не будет убита в нём".

Милль придерживался более жизнерадостного представления о природе человека, и предложил христианству сделать то же самое. Если какая-то часть религии призывает верить, что человек был сотворён Добрым Творцом, то это более совместимо с верой в то, что ОН снабдил это существо способностями, которым подобает быть взращенными и раскрытыми, а не искоренёнными и подавленными; и что ОН восхищается содеянным ИМ существом, приблизившимся к ЕГО идеальному замыслу, воплощённому в нём, доволен всяким увеличением его способности к пониманию, действию или радости".

Милль задал принципиально важный вопрос — плохи ли люди изначально? Те, кто отвечают ДА — склонны, подобно Сэмюэлю Смайлсу, к нравственному консерватизму, подчеркивая самоотречение, воздержание, обуздание животного в себе. Те, кто отвечают НЕТ — склонны, подобно Миллу к нравственному либерализму, довольно мягкой оценке поведения людей. Эволюционная психология, при всей её молодости, уже пролила много света на эти дебаты, и её выводы одновременно и успокаивают и тревожат.

Альтруизм, сострадание, сочувствие, любовь, совесть, чувство справедливости — всё это скрепляет общество, и даёт людям основания для высокой самооценки. И всё это, как теперь можно уверенно полагать, имеет твёрдый генетический базис. Это хорошие новости. Плохие новости в том, что хотя эти качества в каком-то роде и осчастливливают человечество в целом, но они не сделали человека «хорошим» видом и не слишком надёжно служат людям до конца. Скорее наоборот, и теперь это яснее, чем когда-либо, как (точнее — почему?) моральные чувства используются с отвратительной гибкостью, включаются или выключаются в зависимости от личного интереса, и сколь непринуждённо мы часто не осознаём такие переключения. Новый взгляд на людей полагает их видом, обладающим великолепным набором моральных инструментов, но трагически склонным использовать их не по назначению, и находящимся в жалостном в институциональном невежестве насчёт этих злоупотреблений. Так что название этой книги — не без иронии…

Таким образом, при всём подчёркивании в популярных обработках социобиологии наличия "биологического базиса альтруизма" во всех его истинных значениях, идея, высмеянная Джоном Стюартом Милом — идея "испорченной человеческой природы", она же — идея "первородного греха" — в итоге не заслуживает отставки. И по этой же причине, я полагаю, не заслуживает отставки моральный консерватизм. Я действительно полагаю, что некоторые (некоторые!) консервативные нормы, которые доминировали в викторианской Англии, вернее отражают природу человека, чем воззрения, преобладающие в большинстве социальных наук 20-го века, и что некоторое возрождение морального консерватизма прошлого десятилетия, особенно в области секса, опирается на неявное переоткрытие истиной природы человека, которое долго отвергалось.

Если современный Дарвинизм действительно источает некие морально-консервативные эманации, то можно ли полагать эти эманации также и политически-консервативными? Это сложный и важный вопрос. Правильно, и достаточно легко отвергнуть социальный дарвинизм как судоргу злонамеренных заблуждений. Но вопрос о врождённой человеческой доброте отбрасывает политическую тень, которую нельзя небрежно проигнорировать; тем более, что связи между идеологией и воззрениями на природу человека имеют длинную и известную историю. За два прошлых столетия смысл политического «либерализма» и «консерватизма» изменился почти до неузнаваемости, однако одно различие между ними сохранилось — политические либералы (типа Милля в его время) склонны смотреть на природу человека в более розовом свете, чем консерваторы, и одобрять более свободный моральный климат.