Сергей Поварнин - Искусство спора. Как читать книги

Но и здесь, конечно, надо избегать крайностей. Спокойствие не должно переходить в «вялость» или в «деревянность». Не должно применять и того «утрированного», преувеличенного спокойствия и хладнокровия, какое многие применяют, когда противник особенно «горячится». Сознание, что это «подчеркнутое» хладнокровие, «подливает только масла в огонь», иногда заставляет еще более подчеркивать его. В споре для убеждения – это непростительный промах: раздражить не значит способствовать убеждению. В других видах спора – это довольно некрасивая уловка.

Редкость его. Что значит уважать чужие убеждения. Борьба за истину. Частичность заблуждений. Частичность истины. Уверенность как результат невежества

1. Важное условие настоящего, хорошего и честного спора (для убеждения он или для победы и т. д. – все равно) – уважение к убеждениям и верованиям противника, если мы видим, что они искренни.

Это условие соблюдается – особенно в нашей стране – очень редко. Обычно люди живут еще «звериным обычаем» в области мысли, т. е. склонны считать человека, который держится других убеждений, или идиотом, или мерзавцем и, во всяком случае настоящим «врагом». Это, конечно, признак или некультурного и невежественного, или же узкого ума. Поэтому ошибочно, например, мнение шопенгауэровского Филалета.

Демофил:Вера каждого для него священна, а потому должна быть священна и для тебя.

Филалет:Отвергаю, что одно следует из другого. Не вижу, почему из-за глупости другого человека я должен чувствовать уважение ко лжи и обману.

Филалет ошибается, он не понимает смысла слов: «уважать чужое верование», «убеждение», «святыня». Это не значит уважать самое содержание их. Трудно даже представить себе, как можно уважать какую-нибудь мысль саму по себе, отдельно от человека. Ее можно только признать истинной или ложной. Уважать чужое убеждение, чужое верование – значит уважать искреннюю веру и убежденность в них человека, и право на них. Вот что заслуживает уважения и сочувствия. «Святыня» для другого человека может казаться нам великим заблуждением, но раз это для него святыня, мы должны к ней относиться как к человеческой святыне.

Одним словом, уважение к чужой вере и к чужим убеждениям есть один из важнейших видов уважения к человеческой личности. Где мало первого, там мало вообще и последнего.

2. Это, конечно, не значит, что мы должны чувствовать уважение «ко лжи и обману», как говорит Филалет. Но искреннее убеждение и верование не есть обман и ложь; оно может быть лишь заблуждением. Несомненно, что заблуждение, каково бы оно ни было, мы не только можем опровергать, но обыкновенно и должны делать это; должны бороться с ним всеми силами своими, хотя бы оно было «святыней из святынь» для другого человека. Но ведь бороться можно не как пьяные мужики, которые при этом стараются выругать противника и задеть «по личности». Существует известное рыцарство борьбы. Опровергать можно самым решительным образом, но не оскорбляя чужих убеждений насмешками, резкими словами, издевательством; особенно – не глумясь над ними перед сочувствующей нам толпой. Уважение к чужим убеждениям не только признак уважения к чужой личности, но и признак широкого и развитого ума.

К сожалению, оно, повторяю, встречается у нас редко. Чаще встречаются споры, о которых писал Надсон:

Собственно, это и не «странно», если, как продолжает он несколько ниже, в споре звучат:

В таких спорах нет искренних «глубоко правдивых» убеждений, значит, не может быть и уважения к ним. Как «глубоко правдивые» убеждения, так и понимание их ценности и уважение к ним, чаще всего вырабатываются трудом, страданиями, опытом жизни…

3. Здесь, кстати, можно привести некоторые соображения, помогающие иным бороться со склонностью считать наше мнение истиною, а остальные – чепухой, результатом недомыслия или нечестности.

Во-первых, просты и несомненны (для обычных целей) лишь истины нашего обычного опыта; например, я не сомневаюсь, что спал эту ночь и что пил утром чай. Но чем сложнее и отвлеченнее истина, тем менее она «проста» и тем труднее достигнуть правильной уверенности в ней. Между тем огромное множество людей совершенно не понимает этого. Не говорю уж о молодежи, которая, заглянув в прихожую науки, думает, что уже все познала: все ясно и все решено. Истина уже открыта: ее познал Кант, или Маркс, или кто-нибудь другой. Нужно много умственного добросовестного труда и опыта, чтобы прийти к сознанию, к которому пришел Ньютон под конец жизни: что он собирал только камушки на берегу безбрежного океана истины… Молодежи не известна величавая, гигантская, титаническая борьба за истину, ведущаяся человечеством, и которой не видно конца – борьба, при первых лишь шагах которой мы присутствуем. Что останется через десять тысяч лет от наших теперешних теорий? Неужели прогресс человеческой мысли застынет на Канте, Марксе и т. д. …Издали море мысли не отличить от озера. Только тот, кто пробовал его исследовать, знает его неизмеримость. И такой человек всегда скромен.

4. Второе, чего не следует забывать, это – ложная мысль в большинстве случаев ложна только отчасти. С древних времен указывается на это – но без особенной пользы. «Я думаю, нет спора, – говорит Влад. Соловьев, – что всякое заблуждение, о котором стоит говорить, содержит в себе несомненную истину и есть лишь более или менее глубокое искажение этой истины; ею оно держится, ею привлекательно; ею опасно и через нее же только оно может быть как следует понятно, оценено и окончательно опровергнуто». (Идея сверхчеловека 1.) Это надо помнить. Но не следует забывать и того, что и большинство «истин», выходящих за пределы простого, обычного опыта, тоже не «чистые истины», что в них есть тоже примесь заблуждения, большего или меньшего, которого мы оценить теперь не в силах. Оценят другие, оценят потомки. И мысль об этом должна постоянно смягчать самоуверенность и узость нашего мышления и способствовать тому, чтоб относиться ко всем взглядам, даже совершенно противоположным, с полным вниманием и без пренебрежения.

5. В общем, кто пренебрежительно относится к верованиям или убеждениям других, показывает этим свою уверенность, что «познал истину» и «истина у него в кармане». Но нельзя отрицать и того, что чем человек невежественней, чем разум его менее развит, тем более склонен он к такой уверенности, и именно уверенности в тех вопросах, о которых имеет более смутное понятие. «Продавец колониальных товаров имеет вполне законченный взгляд на иностранную политику», у юной барышни – вполне установившийся взгляд на религиозные вопросы, «сельская поповна выскажет твердое убеждение, что Париж никогда не будет взят» и т. д., и все они «нисколько не сомневаются в верности своих взглядов» (Минто). Одним словом, «степень убежденности не пропорциональна количеству затраченной на нее умственной работы и, быть может, общее правило таково: что чем менее уверенность основана на рассуждении, тем крепче за нее держатся». «Склонность к слепой уверенности, по замечанию Бэна, прирождена человеческому уму, и только постепенно ее ограничивает опыт» (Минто. Логика. Введение, II).