Марк Фишер - Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем

Депрессия – это не печаль и даже не душевное состояние, это (нейро-)философская (дис-)позиция. За пределами биполярных колебаний поп-музыки между мимолетным возбуждением и фрустрированным гедонизмом, за пределами мильтоновского мефистофелизма Джаггера, за пределами нивелирующего карнавала Игги, за пределами меланхолии змеиных альфонсов Roxy Music, вообще за пределами принципа удовольствия – Joy Division были ближе к Шопенгауэру, чем любая другая группа, настолько, что они едва ли вообще принадлежали к року. Так как они целенаправленно изъяли из рок-музыки ее движущую силу, либидо, правильнее было бы назвать их – как в плане либидинальности, так и в плане звука – антироком. Или же, как считала сама группа, они были истиной рока – роком, избавленным от всех иллюзий. (Человек в депрессии всегда уверен в одном: он не подвержен иллюзиям.) С Шопенгауэром Joy Division роднит несоответствие между отстраненностью Кёртиса и напряженностью их музыки, чей неуловимый драйв подменяет собой тупую ненасытность воли к жизни; беккетовское «Я должен продолжать» 58воспринимается депрессивным разумом не как искупительное благо, а как страшнейший кошмар, где воля к жизни парадоксально приобретает все омерзительные черты ходячего мертвеца (как ни старайся, ее не погасить – она всегда будет возвращаться).

Принять как проклятье проигрышный расклад 59

Вслед за Шопенгауэром Joy Division прошли сквозь покрывало Майи, вышли из Сада Наслаждений Берроуза и дерзнули исследовать жуткие механизмы, порождающие мир как представление. Что они там увидели? Лишь то, что видят все люди, склонные к депрессии и мистицизму: мерзкие судороги неумерщвляемой воли, которая стремится поддерживать иллюзию, что текущий объект ее фиксации, вот конкретно ЭТОТ, этот самый, насытит ее так, как не смогли все предыдущие объекты. Joy Division с их древней мудростью («Иэн казался стариком, будто за свою юность он прожил целую жизнь» – Дебора Кёртис), мудростью, словно бы существовавшей еще до млекопитающих, до многоклеточных, до органической жизни вообще – с этой мудростью они видели подобные репродуктивные уловки насквозь. Этот «Insight» («Озарение») победил страх в Кёртисе, это успокаивающее отчаяние подавило любую волю желать большего. JD видели жизнь так же, как видел ее По в «Черве-победителе», как видит ее Лиготти: механическим танцем марионетки, «что, обегая круг напрасный, идет назад» 60; цепью предопределенных событий, наступающих с безжалостной неотвратимостью. Ты словно бы снаружи смотришь фильм с заранее прописанным сценарием и обречен наблюдать, как, приближая его конец, кадры неспешно сменяют друг друга.

Один мой студент как-то написал в эссе, что он симпатизирует Шопенгауэру, когда его футбольная команда проигрывает. Однако подлинно шопенгауэровские моменты – это те, когда вы достигли своей цели, возможно, осуществили давнее стремление души и чувствуете себя обманутыми, пустыми, нет, даже больше (или меньше?) чем пустыми: опустошенными. Joy Division всегда звучали так, будто пережили слишком много этих губительных опустошений, так что их уже не заманишь обратно на карусель. Они понимали, что насыщение не сменяется печалью – оно уже сразу является печалью само по себе. Насыщение – это точка, в которой вы должны столкнуться с экзистенциальным откровением: на самом деле вы не хотели того, к чему, казалось, так отчаянно стремились; ваши самые насущные желания – это лишь грязная виталистическая уловка, нужная, чтобы шоу продолжалось. Если вы «не можете вернуть себе страх или азарт погони» 61, то зачем напрягаться и гнаться за очередной пустышкой? Зачем продолжать этот фарс?

Депрессивная онтология опасно соблазнительна: как зомби-близнец реальной философской мудрости, она наполовину правдива. По мере того как человек в депрессии отдаляется от пустых прелестей жизненного мира, он невольно приходит в соответствие с человеческим состоянием, которое скрупулезно изобразил философ Спиноза: он ощущает себя серийным потребителем пустых симуляций, наркоманом, подсевшим на все виды отупляющего кайфа, мясной марионеткой страстей. Страдающий депрессией не может претендовать даже на утешение, доступное параноику, потому что не верит, что за ниточки кто-то дергает. Нервная система человека в депрессии лишена текучести и взаимосвязанности. «Из-за кулис мы смотрели, как повторяются сцены» 62 – эти пронизанные фатализмом строки из песни «Decades» Кёртис писал с железной уверенностью человека в депрессии, что жизнь имеет заготовленный сценарий. Голос его – с самого начала пугающий своим фатализмом, своим принятием худшего – звучит как голос мертвеца или того, кто вошел в устрашающее подвешенное полуодушевленное состояние смерти внутри жизни. Он звучит неестественно древним – голос, который нельзя соотнести ни с одним живым существом, а тем более с молодым человеком, которому едва за 20.

Заряженный пистолет не освободит тебя. Так ты говоришь 63

«Заряженный пистолет не освободит тебя», – пел Кёртис в песне «New Dawn Fades» с альбома «Unknown Pleasures» – однако не слишком уверенно. «Поразмыслив над текстом к „New Dawn Fades“, – пишет Дебора Кёртис, – я пыталась поговорить с Иэном, чтобы он подтвердил, что это просто слова и они не отражают его истинные чувства. Разговор вышел односторонний. Он не захотел что-либо подтверждать или опровергать и просто вышел из дома. Я осталась наедине со своими сомнениями, и рядом не было достаточно близких людей, с кем я могла обсудить свои страхи. Стал бы он жениться на мне, зная, что все равно убьет себя после двадцати? Зачем заводить ребенка, если не собираешься быть рядом и смотреть, как он растет? Может, это я в упор не видела, что он несчастен, и ему пришлось писать об этом песню?» 64Мужская жажда смерти всегда была подтекстом в роке, но до Joy Division она присутствовала неявно, маскировалась под чувственность, как черный пес в шкуре волка – Танатос под маской Эроса, – или же она пряталась под клоунским гримом. Самоубийство было гарантией аутентичности, самым убедительным доказательством того, что вы были «взаправду». Самоубийство обладает силой преображать жизнь – со всеми ее насущными проблемами, конфликтами, неопределенностью, разочарованиями, неоконченными делами, «никчемностью, лихорадкой и жаром» – в холодный миф, столь же прочный, цельный и вечный, как те самые «мрамор и гранит», что Питер Сэвил изобразил на обложках альбомов, а Кёртис поглаживал в песне «In a Lonely Place». («In a Lonely Place» была песней Кёртиса, но записали ее New Order, пребывая в зомби-трансе на почве посттравматического расстройства после смерти Кёртиса. Она звучит так, будто Кёртис – незваный гость на собственных похоронах, оплакивающий свою же смерть: «Я бы так хотел, чтобы ты была со мной» 65.)