Вильям Гирш - Гениальность и вырождение

Средний человек, идя по улице, воспринимает все доходящие до него впечатления; ему навстречу один за другим попадаются два знакомых индивидуума; оба удивлённо смотрят на него, не узнавая его, проходят мимо, на углу их чуть не сшибает с ног карета, которой они не заметили, или стука, которого не слышали. Один из них идиот, ни на чём не сосредотачивающий своего внимания; его мысли беспорядочно витают, не руководимые волей. Другой – учёный, занятый решением научной задачи; он всецело углубился в логический ход своих мыслей; необходимое для этого внимание исключило все внешние впечатления.

Мы видим из этого примера, что здесь дело идёт о явлении, которое может быть общим для идиота и для гения, — а между тем как различна причина, лежащая в основе обоих явлений!

Нечувствительность к жаре и холоду, к голоду и жажде, по мнению Ломброзо, также составляет явление, общее для гения и помешанного. Он приводит следующий пример:

«Когда Бетховен садился компонировать, а Ньютон решать математические вопросы, они совершенно забывали про потребности желудка, и когда слуга подавал им кушать, они ругали его, полагая, что уже поели».

В объяснение такой рассеянности Ломброзо говорит следующее:

«Неестественное напряжение способности ощущения и следующее за сим истощение всех сил и способностей – несомненно служат причиной странных поступков, общих у гениальных людей и у помешанных».

Я не согласен с тем, что эти странности гениальных людей должны быть отнесены на счёт «истощения», а, напротив, объясняю их повышением умственной деятельности. При сосредоточении внимания на внутренних процессах, когда, как мы видели, исключаются впечатления всех непосредственно причастных органов чувств, чувство голода также не воспринимается. Впрочем, вовсе не нужно быть гением или помешанным, чтобы забыть за интересной работой про еду и питьё. У идиотов, которые вообще не способны сосредоточить на чём–нибудь своё внимание, обыкновенно можно наблюдать чисто животное влечение к пище.

Если помешанные отказываются от пищи или забывают об естественных потребностях, то и этому могут быть самые различные причины. Один, подобно здоровому человеку, увлёкшемуся своей работой, может обратить все своё внимание на внутренние процессы и выгородить все остальные впечатления; но его внутренние процессы не состоят из последовательного ряда мыслей, а из галлюцинаций, поглощающих всё его внимание. Иногда это бывают религиозные видения, которые так всецело овладевают его чувствами, что он становится нечувствительным не только к голоду, но и ко всякой физической боли. Другой больной отвергает пищу, потому что страдает бредом преследования и считает пищу отравленной. Пациент с галлюцинациями отказывается от еды, потому что божественный голос запретил ему это. Меланхолик не ест, потому что считает себя преступником, недостойным принять дара Божьего. Ипохондрик воображает, что его желудок неспособен переварить пищи, и он поэтому не желает есть. Из этих больных иногда ни один не желает указать врачу причины, почему он отказывается от еды, так что внешний вид симптома во всех случаях остаётся одинаковым. Задача же психиатра в том и заключается, чтобы доискаться причины на основании побочных явлений и всего поведения больного и таким образом получить возможность диагностического применения симптома.

Мы видим, стало быть, что ни психолог, ни психиатр никогда не должны удовольствоваться поверхностным рассмотрением поступка, а всегда должны доискиваться лежащих в основе мотивов, чтобы иметь возможность делать из поступков какие–либо выводы. Иногда самые нелепые на вид поступки объясняются психологически так просто, что совсем нет основания заключать по ним о болезни, между тем как, наоборот, поступок, которому публика не придаёт никакого значения, для психиатра служит очевидным признаком болезни.

Дальнейшее объяснение некоторых странностей гениальных людей мы находим в окружающих их общественных условиях.

Человек, одарённый высокими умственными достоинствами и талантами, отличавшийся ещё в юности от своих сверстников своими дарованиями и гениальностью, рано привыкает видеть вокруг себя почитателей и поклонников, а нередко и льстецов. Если ему суждено несчастье быть чудо–дитятей, то в нём с самого раннего детства поддерживается мысль, что его гений ставит его высоко над остальными людьми, что он – необыкновенное существо. Если такой человек впоследствии встречает критику, в которой на него справедливо нападают по тому или иному поводу; если, быть может, создаются школы или партии, враждебные его направлению в искусстве или науке, — то он, конечно, иначе отнесётся к такому обстоятельству, чем человек, привыкший к нападкам. В своих правых критиках он может узреть личных врагов; он начнёт жаловаться, что люди его не понимают или несправедливо преследуют, и в своей страсти он может зайти так далеко, что публика или поверхностный наблюдатель примут его за помешаного, страдающего бредом преследования.

Если мы у гениальных людей часто встречаем особенные склонности и другие психические странности, то и эти в большинстве случаев могут быть объяснены вполне просто психологическим путём. Кто привык по мере возможности психологически изучать и анализировать всех людей, с которыми он приходит в соприкосновение, тот наверное заметил, что у каждого человека имеются более или менее бросающаяся в глаза странности, имеются свои «слабости». По–моему, это – психическое место наименьшего сопротивления, общеизвестное в соматической медицине.

Обыкновенный человек, по крайней мере так называемый образованный, согласно своему воспитанию привык подавлять особенные склонности, идущие в разрез с общепринятыми понятиями и условными обычаями. Он умеет настолько следить за собой, чтобы сдерживать привычки, которые могли бы броситься в глаза или даже не нравится другим. Но гениальный человек слишком занят своими внутренними процессами, своей фантазией, своей работой, чтобы обращать внимание на внешние мелочи. Он представляет пред нами таким, каков он в действительности есть, чего средний человек обыкновенно не делает, а потому возможные странности и особенные склонности у того скорее и более замечаются, чем у последнего.

Из сказанного видно, что при суждении о поступках великих людей мы во многих отношениях не должны пользоваться масштабом, который мы прилагаем к простым смертным; что мы должны прежде всего взвешивать мотивы, лежащие в основе каждого поступка и что нам следует всегда иметь в виду психологические условия данного индивидуума, чтобы уяснить себе выводы, вытекающие из того или другого действия. Нам придётся приучить себя судить о великих натурах по их собственной организации, а не с филистерской точки зрения так называемого нормального среднего человека.