Милтон Эриксон - Стратегия психотерапии

Вскоре стало очевидным, что у Хаксли возникает интенсивная гипнотическая реакция. Он поднял руку и довольно громко и настойчиво сказал: «Послушайте, Милтон, вы не возражаете, если я предложу вам подняться наверх? Здесь внизу происходят чрезвычайно интересные вещи, а ваш беспрерывный разговор отвлекает и ужасно раздражает меня».

Более двух часов Хаксли сидел с открытыми глазами, напряженно глядя перед собой. Игра воображения на его лице была быстрой и явно говорила о смущении. Частота его пульса и дыхания неожиданно и необъяснимо изменялись. Каждый раз, когда я делал попытку заговорить с ним, Хаксли поднимал руку, а иногда голову, и говорил так, будто я находился над ним на какой-то высоте, и часто с раздражением просил меня замолчать.

Почти через два часа он неожиданно взглянул на потолок и с некоторым замешательством заметил: «Послушайте, Милтон, произошло неприятное затруднение. Мы не знаем вас. Вы не принадлежите к кругу наших знакомых. Сейчас вы сидите на краю оврага, наблюдая за нами обоими, и никто из нас не знает, кто говорит с вами; а мы находимся в вестибюле, глядя друг на друга с чрезвычайным интересом. Мы знаем, что вы – тот самый человек, который может определить нашу идентичность. Но самое интересное то, что мы оба уверены, что мы знаем это, и что второй из нас – не реальный человек, а просто умственный образ прошлого или будущего. Но вы должны решить этот вопрос вопреки времени и расстоянию, разделяющим нас, и несмотря на то, что мы вас даже не знаем. Я считаю, что это чрезвычайно интересное затруднение. Я – это он, а он – это я? Ну, Милтон, или как вас там зовут». Хаксли высказывал и другие замечания с одинаковым значением, которые нельзя было записать, а его голос становился все более настойчивым. Вся ситуация оказалась для меня весьма сложной и запутанной, но мне было ясно, что в силу вступили временные и пространственные диссоциации.

Удивляясь, но оставаясь внешне спокойным, я решил вывести Хаксли из состояния транса, приняв частичные сведения и сказав следующее: «Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, слушайте внимательно, что я вам скажу, и медленно, потихоньку, спокойно начинаете делать это. Чувствуйте себя отдохнувшим и спокойным, ощутите в себе потребность установить контакт с моим голосом, со мной, с ситуацией, которую я собой представляю, необходимость вернуться к делам, относящимся и ко мне, не так ух давно относившимся и ко мне, и оставьте позади, но так, чтобы по просьбе вспомнить это, практически все, имеющее важное значение: зная и не зная о том, что это доступно, по команде. А теперь смотрите, все хорошо, вы сидите здесь, окончательно проснулись, отдохнули, чувствуете себя спокойно, удобно и готовы к обсуждению того, что здесь происходит».

Хаксли проснулся, протер глаза и сказал: «У меня сильное ощущение, что я был в глубоком трансе и что это был один из самых бесплодных экспериментов. Я помню, как вы внушали, чтобы я все глубже и глубже погружался в транс, и я чувствовал, как все больше и больше поддаюсь вашему внушению, и хотя я понимаю, что прошло много времени, я действительно считаю, что состояние „глубокой рефлексии“ было бы более плодотворным».

Так как он не задал специального вопроса о времени, я начал беспорядочный разговор, в котором Хаксли сравнил определенную, но смутную оценку реальности в легком трансе с явно уменьшившимся пониманием внешней обстановки в среднем трансе, который сопровождался особым ощущением комфорта, так что эта внешняя реальность, в любой заданный момент, становится закрепленной актуальностью.

Потом я спросил его о реальностях в глубоком трансе, из которого он только что вышел. Задумавшись, Хаксли ответил, что смутно припоминает ощущение, будто он впадает в состояние глубокого транса, но никаких воспоминаний, связанных с этим, у него нет. После короткого обсуждения гипнотической амнезии и вероятности ее появления у него, Хаксли рассмеялся и заявил, что было бы интересно обсудить такую тему. После длительной беседы я наобум спросил его: «В каком вестибюле вы поставили бы это кресло?» – и указал на близстоящее кресло. Его ответ был замечателен: «Ну, Милтон, это самый необычный вопрос, который я когда-либо от вас слышал. Ужасно необычный! Он не имеет для меня никакого значения, но слово „коридор“ дает странное ощущение сильного тепла. Это чрезвычайно удивительно!».

Он на несколько минут погрузился в размышления и наконец заявил, что, если бы этот вопрос имел для него какой-то смысл, он, несомненно, был бы какой-то мимолетной, скоротечной изотерической ассоциацией. Поговорив с ним на какую-то отвлеченную тему, я заметил: «Кстати, о том крае, на котором я сидел: насколько глубок был тот самый овраг?». Хаксли ответил: «Ну, Милтон, вы можете быть ужасно загадочным! Эти слова „коридор“, „овраг“, „край“ оказывают на меня необычное воздействие. Это нельзя описать словами. Давайте посмотрим, смогу ли я приписать им какое-то значение!». В течение почти пятнадцати минут Хаксли тщетно пытался закрепить какие-то значения ассоциации с этими словами, то и дело заявляя, что мое не намеренное, но скрытое их использование подразумевает полную уверенность, что здесь есть какое-то значение, которое должно быть понятным и для него. Наконец он с воодушевлением сказал: «Теперь я понимаю. Удивительно, как это ускользало от меня. Я полностью сознаю, что вы ввели меня в состояние транса, и, бесспорно, эти слова имеют к нему непосредственное отношение. Интересно, смогу ли я восстановить мои ассоциации».

После двадцати минут молчаливого, очевидно, глубокого размышления, Хаксли заметил: «Если эти слова действительно имеют какой-то смысл, я должен признать, что у меня глубокая гипнотическая амнезия. Я попытался развить сейчас состояние „глубокой рефлексии“, но оказалось, что все время думаю о моих опытах с местами. Мне трудно оторваться от этих мыслей. У меня было ощущение, что я использую их, чтобы сохранить свою амнезию. Не посвятить ли нам следующие полчаса обсуждению других вопросов, чтобы понять, не возникнет ли у меня какое-то непроизвольное воспоминание в связи со словами „коридор“, „край“ и „овраг“?».

Мы говорили на различные темы, пока Хаксли не сказал: «Эти слова дают мне совсем необычное ощущение тепла, но я ужасно беспомощен. Я считаю, мне нужно целиком положиться на вас, чтобы этого не было. Это необычно, весьма необычно».

Я намеренно не обратил внимания на это замечание, но в течение последующего разговора заметил на лице Хаксли задумчивое удивление, хотя он и не делал никаких попыток заставить меня прийти ему на помощь. Через некоторое время я спокойно, но выразительно произнес: «Ну, теперь, вероятно, все это доступно». Хаксли, который удобно полулежал в кресле, резко выпрямился, с удивлением и замешательством глядя на меня, а потом быстро заговорил. Мне удалось записать лишь некоторые замечания из этого потока слов.