Ирвин Ялом - Мама и смысл жизни

Все было очень плохо, но каждый раз, когда у Цики начиналась течка, все становилось еще хуже. Ковач по-прежнему рыскал у меня за окном и стучал ко мне в дверь, но еще и Мергеш сходил с ума: он всю ночь орал, выл, царапал в мою стену и бросался на мои окна.

И, словно Мергеша и Ковача было недостаточно, Будапешт в то время наводняли огромные дунайские крысы. Они кишели в нашем районе, пожирали картошку и морковку в погребах, душили кур во дворах. Однажды хозяин дома помог мне поставить в погребе крысоловку, и в ту же ночь я услышала страшный визг. Я взяла свечу и спустилась в погреб. Мне было очень страшно. Что делать с пойманной крысой или крысами? В мерцающем свете свечи я увидела клетку — из-за прутьев выглядывала крыса, огромней и омерзительней которой я не видала даже в страшных снах. Я помчалась обратно вверх по лестнице и решила позвать на помощь чуть позже, когда проснется домовладелец. Но часом позже, когда рассвело, я отважилась вернуться в погреб и посмотреть еще раз. Это была не крыса. Гораздо хуже — это был Мергеш. Увидев меня, он принялся шипеть и плеваться и попытался поймать меня когтями через прутья клетки. Боже, какое чудовище! Я точно знала, что делать, и с огромным удовольствием выплеснула на него целый кувшин воды. Он продолжал шипеть, а я подобрала юбки и на радостях трижды проплясала вокруг клетки.

Но что потом? Что мне было делать с Мергешем, который теперь выл какой-то адский гимн? Что-то внутри меня пришло к решению, неведомо для меня самой. Я постою за себя, впервые в жизни. За себя! За всех женщин! Я нанесу ответный удар. Я накрыла клетку старым одеялом, подняла ее за ручку, вышла из дому — улицы были еще пусты, люди спали — и пошла на вокзал. Я купила билет до Эстергома, это примерно час езды, но потом решила, что это недостаточно далеко, и проехала до самого Сегеда — километров двести. Сойдя с поезда, я прошла несколько кварталов, остановилась, сняла одеяло с клетки и приготовилась выпустить Мергеша.

Я посмотрела на него, и он в ответ полоснул меня острым, как бритва, взглядом. Я вздрогнула. В его злобных глазах было что-то такое, такая непреклонная ненависть, что я поняла — мы с Цикой никогда от него не избавимся. Известны случаи, когда животные, увезенные за полконтинента, возвращались домой. Как далеко ни увези Мергеша, он вернется. Он выследит нас даже с края Земли. Я подняла клетку и прошла еще несколько кварталов — до Дуная. Дошла до середины моста, подождала, пока никого не будет рядом, и швырнула клетку в воду. Она немного поплавала и стала тонуть. Пока клетка погружалась, Мергеш не сводил с меня глаз и шипел. Наконец Дунай заткнул ему глотку. Я ждала, пока не перестали идти пузырьки, пока Мергеш не достиг своей речной могилы, пока навеки не избавилась от этого адского кота. Потом я села в поезд и поехала домой.

На обратном пути я думала про Ковача, про его месть, и очень боялась. Но когда я вернулась, его окна были все еще закрыты ставнями. Он тогда работал по ночам. Он проспал исчезновение Мергеша и так и не узнал, как я отомстила. Впервые в жизни я ощутила, что свободна.

Но ненадолго. В ту ночь я заснула, но через час или два меня разбудил вой Мергеша на улице. Конечно, это был сон, но такой живой и осязаемый, что он был реальней моей повседневной жизни. Я услышала скрежет когтей Мергеша. Он процарапал дыру в стене моей спальни. Я уставилась на крошащуюся стену и увидела, как в дыру просунулась лапа. Мергеш ворвался ко мне в комнату. Он и раньше был большой, но теперь, несомненно, вырос, и стал вдвое, а то и втрое больше прежнего. Он был мокрый насквозь, с него еще капала грязная дунайская вода. Он заговорил.

Слова этого чудовища навеки отпечатались у меня в памяти.

— Я стар, проклятая убийца, и уже прожил восемь жизней, — прошипел он. — У меня осталась только одна, и я клянусь здесь и сейчас, что посвящу ее мести. Я буду жить в измерении снов и вечно преследовать тебя и всех твоих потомков женского пола. Ты навсегда разлучила меня с Цикой, очаровательной Цикой, великой любовью моей жизни, и уж я позабочусь навсегда разлучить тебя с любым мужчиной, который тобой заинтересуется. Я буду навещать их, когда они будут с тобой, — здесь он страшно зашипел, — и наводить на них такой ужас, что они убегут и никогда не вернутся — забудут о самом твоем существовании.

Сначала я безумно обрадовалась. Глупый кот! Правда, что коты — идиоты, у них мозги с булавочную головку. Мергеш меня вообще не понимал. Страшная месть — что я никогда не буду с мужчиной дважды! Это не месть, а благословение, и лучше могло быть только одно — если бы мне вообще запретили быть с мужчинами. Никогда больше не касаться и даже не видеть ни одного мужчины — это был бы просто рай.

Но скоро я поняла, что Мергеш не дурак, далеко не дурак. Он умел читать мысли, я в этом уверена. Он сел на задние лапы, поглаживая усы, и долго глядел на меня огромными красными глазами. Потом провещал странно человеческим голосом, словно судья или пророк:

— Твои чувства к мужчинам навсегда изменятся. Ты познаешь желание. Ты уподобишься кошке, и раз в месяц, когда ты будешь впадать в течку, твое желание станет непреодолимым. Но тебе не суждено утолить его. Ты будешь удовлетворять мужчин, но сама не получишь удовлетворения, и каждый мужчина, которого ты удовлетворишь, тебя покинет и никогда не вернется, даже не вспомнит о тебе. Ты родишь дочь, и она, и ее дочь, и дочь ее дочери испытают то же, что я и Ковач. И так будет вечно.

— Вечно? — спросила я. — Такой долгий приговор?

— Вечно, — ответил он. — Не может быть преступления тяжелее, чем разлучить меня с любовью всей моей жизни.

Меня внезапно охватил ужас, я задрожала и стала умолять его за тебя, мою еще не рожденную дочь.

— Мергеш, пожалуйста, накажи меня. Я это заслужила за то, что сделала с тобой. Я заслужила безрадостную жизнь. Но я молю тебя за моих дочерей и внучек.

И я простерлась перед ним в земном поклоне.

— Для твоих потомков есть только один выход. Для тебя выхода нет.

— Выход? Какой? — спросила я.

— Загладить причиненное зло, — ответил Мергеш, который теперь облизывал языком — огромным, больше моей ладони — чудовищные лапы и умывал безобразную морду.

— Загладить зло? Как? Что им нужно сделать? — я приблизилась к нему в мольбе.

Но Мергеш зашипел и взмахнул когтистой лапой. Я отступила, и он растворился в воздухе. Последними исчезли ужасные когти.

Таково, Магда, мое проклятие. Наше проклятие. Оно меня погубило. Я теряла голову от желания и бежала за мужчинами. Я лишилась работы. Никто не хотел меня нанимать. Домовладелец отказал мне от квартиры. Чтобы выжить, мне пришлось продавать свое тело. А из-за Мергеша ни один клиент не приходил ко мне дважды. Побыв со мной один раз, мужчины больше ко мне не приближались: они ничего не помнили про меня, лишь смутно припоминали что-то ужасное, связанное с нашей встречей. Вскоре весь Будапешт меня презирал. Ни один врач мне не верил. Даже известный психиатр Шандор Ференци не мог мне помочь. Он сказал, что у меня воспаленное воображение. Я клялась, что говорю правду. Он потребовал вещественных доказательств, свидетелей. Но откуда мне было взять доказательства? Переспавшие со мной мужчины не помнили ни меня, ни сон. Я сказала Ференци, что он получит доказательство, если проведет со мной вечер и увидит все своими глазами. Я пришла к нему за помощью, потому что слышала, что он практикует «поцелуйную терапию», но он не пожелал воспользоваться моим приглашением. Наконец я отчаялась и уехала в Нью-Йорк, надеясь вопреки всякой надежде, что Мергеш не сможет пересечь океан.