Владимир Леви - Наемный бог

Давид был младше меня на два года; казался же — не из-за физических признаков — старше, и всеми воспринимался как недосягаемо старший. Потом и телесно начал догонять и обгонять свой образ-для-других; в 30 смотрелся уже на сорокапятилетнего профессора, в 45 — на шестидесятилетнего.

А в то молодое время мы сблизились, дружили первыми своими семействами, гуляли на дачах, дурачились, боролись, как пацаны, дулись в шахматы.

Домашний Давид оказался полной противоположностью своей врачебно-гипнотической ипостаси: ничего магического — уютный, теплый, смешной, рассеянный, грустно шутливый, мальчишески азартный, глупо завистливый, подтрунивающий над собой…

Нежный папаша, заботливый муж, веселый бытовой комик, иногда вдруг зануда, ворчун, страшный тем, что голоса никогда не повысит…

В те времена популярен был украинский сатиро-юмористический дуэт дылды и коротышки: Тарапуньки и Штепселя, и долговязый Давид, стоило ему снять очки, чуть наклонить набок голову и приподнять одну бровь, становился вылитым Тарапунькой, один к одному. Подыгрывая своему персонажу, импровизировал на полуукраинском наречии преуморительные байки.

Рассказчик был потрясающий, многожанровый, с даром артистического перевоплощения, с превосходным вкусом к сочной подробности, с отменным умением распределять слушательское внимание, держать паузы. Иной поведает тебе душераздирающую историю, и ты сдохнешь со скуки; Давид же мог рассказать всего лишь о том, как встал утром, сходил в туалет и почистил зубы — но рассказать так, что ты обо всем забудешь, впадешь в экстаз или помрешь со смеху.

Он жил тогда еще безалаберно, юношески открыто и был центром притяжения для обширной и разношерстной публики: для одних Додик, для других Дима, для третьих Давид, для четвертых (и для меня) Давидушка, для пятых, коих прибывало все более, — Доктор…

В доме беспрестанно трещал телефон, его спрашивали на разные голоса, разыскивали, допекали пациенты и особенно пациентки, от самых что ни на есть нормальных стерв-истеричек до вполне сумасшедших шизух… Интересно было наблюдать, как после дежурного, мягко-профессорского "да-да…", сразу славшего на другой конец провода магнетическую волну и одновременно сигнал дистанции, он мгновенно перевоплощался в Того, Кто Нужен Тому, с Кем говорит. То строг, сух, лаконичен, то мягко-проникновенен и до бесконечности терпелив, то ласково-ироничен, то бесовски-игрив…

А еще был Давид рукоделом — все, от детской соски до автомобиля, умел и любил чинить, разбирать-собирать, налаживать, конструировать разные приспособления и прибамбасы. Внимание его было пристальным, вникающим, методически-обстоятельным.

Странно: его техническую одаренность потом, через много лет, мгновенно просекла Ванга, великая слепая ясновидица и пророчица, у которой он побывал, будучи в Болгарии, как позднее и я.

А врачебную одаренность отвергла.

Инженер человеческих душ в прямом смысле?..

"Никакой ты не врач, — прокричала ему сухонькая слепая старушка со свойственной ей разящей резкостью, — не врач ты, а инженер. Хороший инженер".

Давид возмутился. О Ванге с тех пор, понятно, и слышать не хотел — "обычная знахарка и шарлатанка".

Встреча с Вангой произошла, важно заметить, уже после излома судьбы. К этому времени Давид имел лысину, седину и солидненькое брюшко; давно оставил гипноз ("детские глупости, напрасная трата энергии"), лечил пациентов только лекарствами и собой.

Да, собой, как и всякий психотерапевт — но не тем собой, что блистал в густоволосые годы, а полным наоборотом. Строгая прохладная отстраненность, застегнутость на все пуговицы. Трезвые житейско-психологические советы. Никаких охмурежей, ни-ни.

Может быть, Ванга почувствовала его душевную израсходованность на тот миг, потерю огня, порыва — влиять, воздействовать, вторгаться вовнутрь — порыва небескорыстного и небезопасного, замешенного на самоутверждении, грешного, подчас низкого и грязного, но врачебно работающего, черт подери, ибо грязен и мир.

Сама Ванга была гением полнейшего и чистейшего сопереживания, абсолютным медиумом — ее вхождения в людские миры были молниеносными, космически обжигающими — для нее не было границ времени и пространства, границ языка, культуры, границ тела, границ души — медиумическая сверхпроводимость…

Давид же сокровенное зерно этой всеведческой способности после излома в себе заморозил.

Амплуа сверхчеловека таит разнообразные разрушительные и саморазрушительные возможности. Давиду пришлось, как и мне, испытать это на себе…

Выдавить из груди змею..

Кто посоветовал "познай самого себя", забыл договорить главное: "через познание другого". Познавать себя, упершись в себя, — вернейший способ свихнуться. Почти все убеждены, что психологи и психиатры обязаны обладать сверхъестественной способностью самолечения — "врачу, исцелися сам", не иначе. Стоматолог по этой логике должен сам вырывать себе зубы, нейрохирург — делать операции на собственном мозге, реаниматор — самовоскрешаться из мертвых…

Давид кучу народу вытащил из пропастей, а ему самому помочь было некому — или было (я, может, смог бы?, нет, без должной дистанции как же…), но он, гордец-одиночка, не рисковал довериться никому.

Многолетний психосоматический невроз, обратившийся в тяжелую астму с декомпенсациями, в конце концов его доконал. Он еще тогда, во дни наших молодых приключений, после любовной накладки, о которой я помянул (его как щенка охмурила и отдинамила обольстительная умная стерва, наша сотрудница-психиатрисса, которая потом то же вытворила со мной и еще одним другом-коллегой, ныне священником…), — да, после одной лишь дурацкой ночки с игривой дамочкой выдал сокрушительный срыв: сперва судороги с «дугой» (еще раз: не истерия в вульгарном смысле), а потом с полгода ходил как потоптанный и надсадно кашлял, словно выдавливал из груди змею…

В темных корнях таких состояний обычно прячутся внутренние конфликты, столкновения разных сторон души, раздоры с собой. У Давида таких тайных душеразрывных ошибок была уйма, как и почти у всякого современного человека; вопрос всегда в том, как конкретный, этот вот человек эдакую жизнь принимает, с какой борьбой и решениями, каковы издержки…

"Больше всего мы зависим от того, чему сопротивляемся". Давид с юности поставил себе запредельно высокую планку на все: на профессионализм и всяческие достижения, на социальный статус, на честь, на любовь, на цельность и осмысленность жизни, а подлая жизнь то и дело ставила подножки, заводила в болота, стучала мордой об стол, расползалась по вшам (когдатошнее выражение маленького сына Давида, теперь уже тоже доктора)…