Вольфганг Волкер - Проект НЛП: исходный код

Эриксон не боялся, несмотря на распространенный миф, совершенно непосредственно вмешиваться в личную жизнь пациентов [306]. Также не боясь включать свою семью в терапевтические операции. Он, например, послал своего сына Роберта домой к пациентке, которую лечил 12 лет. Она была психотичкой и определенный период также алкоголичкой. Задача Роберта состояла в обыске всего дома, чтобы убедиться, не прячет ли она алкоголь. Кроме того, Эриксон часто поручал своим дочерям Кристине и Роксане общаться с ней и следить, чтобы она не выпивала. Такие жёсткие меры были необходимы поскольку Эриксон любой ценой желал избежать ее госпитализации [307].

От описания этих методик, наверняка еще сегодня у многих терапевтов шевелятся волосы на голове. Поскольку он радикально порывает с табу, которые различные школы навязали отношениям терапевта с пациентом. Если однако рассмотреть поведение Эриксона в контексте его взглядов, то окажется, что подобные экстремальные случаи соответствовали его терапевтическим принципам. Джей Хейли пишет об этом:

"Традиционный терапевт был для пациента объективным советником. Он или она, были наблюдателями, отражавшими то, что пациент выражал, помогая ему понять свои проблемы и мотивы. Терапевт занимал скорее позицию не принимающего участия наблюдателя, не вмешиваясь в жизнь человека. Если бы его спросили, состоит ли его профессия в изменении человека, он бы ответил отрицательно, поскольку его задача — помогать людям понять самих себя, так чтобы они сами решали о изменениях, если этого захотят. Терапевт, в реальности не отвечал за перемены. Отсюда, если терапия не вела к успехам, вина всегда лежала на пациенте. Терапевты брали от людей деньги за то что их изменяют, но ответственность за это они не принимали. Странный профессиональный парадокс.

Если мы спросим, что будет противоположностью традиционной позиции терапевта, то наткнемся на Эриксона, считавшего, что он отвечает за изменения пациента. Если изменения не наступали, это значило, что терапевт не справился с заданием. Я вспоминая, как часто с раздражением, он говорил: «Этот случай, все еще меня побеждает». Он не был объективным наблюдателем и не был советником, активно вмешиваясь в жизнь человека. Он был убежден, что причиной перемен было то, что он делает и говорит, а не некое объективное знание, полученное пациентом. Он посещал дома и конторы пациентов, сопровождая их в места, которых они боялись. [...]

Краткосрочная терапия Эриксона проходила в реальном мире. Он практиковал лечение, опирающееся на здравый смысл, благодаря тому, что имел поддержку жителей района, например парикмахера, продавщицы магазина одежды, официанта ресторана. Все они помогали его пациентам. Ему не были чужды проблемы нормальной жизни, он знал как функционирует средняя семья и понимал, как ведут себя дети в различных фазах развития. Он понимал проблемы, связанные со старением и очень хорошо знал трудности связанные с ощущением боли и физических болезней" [308].

Утилизация — ещё один основной принцип терапии Милтона Эриксона. Под этим понимают обращение к системе веры и ценностей, а также к индивидуальной позиции и надеждам, с какими клиент приходит в психотерапевтический кабинет.

Разговаривая с людьми, Эриксон перенимал их язык. Также в выборе своих аналогий и метафор он ориентировался, в основном на собеседника: инженеру он описывал свою идею, опираясь на примерах из области техники, садовникам рассказывал истории о растениях. Таким образом, стараясь передать свои мысли, он учитывал ситуацию другого человека. Хейли оценивает это так:

"Такой способ пробуждения у окружающих чувства общности, посредством акцептации их языка, у его коллег профессионалов, представляющих теории непримиримые с его методами, вызывал впечатление, что Эриксон думает так же как они. Он мог разговаривать на многих "языках", так что коллеги и пациенты поддавались иллюзии, что понимают и разделяют его теории, позже удивляясь его неожиданным идеям" [309].

Это умение Эриксона, состоящее в подстройке к разнообразнейшим людям, давало ему возможность вступать с ними в глубокий контакт. Его гибкость не ограничивалась лишь языковой частью коммуникации. Он сознательно подстраивал также свой способ невербальной коммуникации. Насколько это было возможно, он перенимал также позицию и характерные жесты другого человека. Его старательно запланированные вербальное и невербальное поведение, были рассчитаны на достижение максимального терапевтического эффекта. Позднее, когда болезнь ограничивала его всё больше, естественно, возрастало значение вербальной части.

Эриксон первым продемонстрировал, что даже сопротивление клиента, по отношению к терапевту или лечению, может быть использовано. Со времён чисто интрапсихической концепции сопротивления Фрейда, среди большинства терапевтов царило убеждение, что сопротивление вызвано, прежде всего страхом клиентов, перед неприятной правдой. Фрейд предположил, что пациенты в принципе знают обо всем, том что имеет патогенное значение. Согласно ему, они однако внутренне защищаются перед осознанием этой неосознанной информации, поскольку это нанесет ущерб их взгляду на себя [310].

С его точки зрения, сопротивление становилось, парадоксальным образом, знаком качества работы терапевта, указывая на приближение к важному пункту. Поскольку сознательное проникновение в причиныпсихических нарушений, было согласно Фрейду, единственно возможным путём исцеления, психотерапия должна была состоять в основном в том, чтобы дать пациенту, несмотря на всяческое сопротивление, возможность такого проникновения. Поэтому необходимо было также считаться с тем, что процесс лечения часто продолжался долгие годы.

Мнение Эриксона было полностью противоположным. Он не боролся с сопротивлением своих пациентов, если видел в нём выражение их симптоматического поведения. Он скорее стремился к тому, чтобы, поддерживая их и придавая храбрость, обрести над ними контроль. Лишь когда клиенты реализовали свои паттерны, под его руководством, он мягко менял направление [311].

Такой метод имел часто такое же значение, как и введение терапевтической двойной связки. Эриксон проиллюстрировал этот принцип историей из своего детства:

"Мое первое сознательное применение двойной связки, которое я еще хорошо помню, имело место в ранние годы детства. Однажды, в один из зимних дней, при нулевой температуре, мой отец вывел из сарая телёнка к корыту с водой. Когда теленок утолил жажду, он отправился назад. При входе в сарай, он однако остановился и несмотря на то, что мой отец отчаянно тянул его за узду, теленок не сдвинулся с места. Развлекаясь в снегу и наблюдая за этой проблемой, я начал от души хохотать. Отец попросил меня помочь. Когда я понял, что тут имеет место бесцельное сопротивление, то решил дать телёнку шанс продемонстрировать его. Поскольку он явно желал этого, я применил на теленке принцип двойной связки. Я схватил его за хвост и стал тянуть в противоположном направлении, в то время как мой отец все еще пытался втолкнуть его в помещение. Теленок сейчас же пересилил сопротивление самого слабого человека и втянул меня в сарай" [312].