Мария-Луиза Франц - Психология сказки. Толкование волшебных сказок

Парацельс говорил, что всякий человек представляет собой малую Вселенную, со всеми звездами в глубине его души. Звездное небо – это образ коллективного бессознательного, а падение звезды на землю можно осмыслить в качестве символа осознания, ибо самое нужное становится действительным, попадая в сознание человеческого существа. Что не осознано, то не является реальностью. До того как атом стал реальностью, он существовал, хотя его и не было в человеческом сознании. Звезды падают с небес, затем сплетаются в рубашку, и таким образом становятся доступными сознанию в виде архетипической структуры (паттерна). Одно оставшееся крыло обычно свидетельствует, что интеграция, т. е. превращение бессознательного в сознательное, – вещь очень относительная. Как говорил Гете: «Uns bleibt ein Endenrest, zu tragen peinlich» («Нам остается пережиток, нести его – обуза, что делать с ним – вопрос»). То же самое верно и в отношении архетипического содержания, которое не может быть полностью интегрировано сознанием. Смысл данного символа может быть «исчерпан» для нашего субъективного чувства, но это не означает, что исчерпан весь его смысл. Я беру какую-нибудь волшебную сказку и интерпретирую ее до тех пор, пока не обретаю чувства интеллектуального умиротворения, однако у меня нет при этом ощущения, что данный материал мною исчерпан. Если я не выжала из него все, что в моих силах, то меня не оставляет ощущение определенного дискомфорта, затем, как правило, мне начинают сниться сны, и я уже догадываюсь, что моя интерпретация не удовлетворяет мое бессознательное, т. е. мы снова возвращаемся к тому, что всякая интерпретация имеет относительный характер Иногда встречаешься с мнением, что если заниматься анализом в течение, скажем, лет двадцати, то можно было бы вычерпать бессознательное до дна. Разумеется, подобного никогда не может произойти, ибо у бессознательного постоянно открываются новые аспекты, как если бы оно обладало способностью воссоздавать себя. Всегда остается одно крыло, которое уходит в неведомое.

Поразительный факт, но когда девочка в сказке наконец соединяется со своими семью братьями-воронами, то их вместе с сестрой оказывается восемь – число, символизирующее целостность; а в сказке о шести лебедях, когда девушка выходит замуж за короля, то вместе со спасенными от заклятия братьями их в целом снова – восемь. Так это в конце обеих сказок оказывается восемь героев. Символизм этого мотива рассматривается Юнгом в «Психологии и алхимии», где трудный переход от трех к четырем или от семи к восьми связывается с проблемой интеграции четвертой, низшей, функции. Возникающие здесь постоянно затруднения связаны с тем, что бессознательное не может быть полностью интегрировано и четвертая функция всегда остается более или менее автономной. На самом деле, это не так уж и плохо, поскольку означает, что жизненный поток не иссякает и продолжает констеллировать новые содержания и новые проблемы. Целое никогда не станет интегрированным, а если даже предположить такую возможность, то это означало бы окаменение жизненного процесса.

Следующий мотив можно было бы назвать мотивом Амура и Психеи. Он взят из принадлежащего позднеантичной эпохе романа Апулея «Золотой осел». Это – история юноши, увлекшегося во время своего пребывания в Фессалии изучением черной магии и захотевшего во что бы то ни стало познакомиться с колдовскими секретами своей хозяйки – известной в городе ведьмы. Но повторяя ее действия, он допускает ошибку и превращается в осла, впрочем, есть средство, с помощью которого он может вернуть себе человеческий облик: для этого ему достаточно съесть несколько роз. Однако воспользоваться этим средством герою оказывается на так-то просто. Лишь в самом конце странствий ему встречается жрец, шествующий во главе процессии посвящаемых в таинства Исиды и Осириса с венком из красных роз в руках. Наконец-то герою удастся вернуть себе человеческий облик и, более того, вместе с остальными инициируемыми быть посвященным в таинства. В бытность свою ослом ему пришлось среди прочего выполнять роль вьючного животного у разбойников – переносить на своей спине награбленное ими. Как-то раз, когда разбойники похитили прямо со свадьбы в надежде на большой выкуп невесту, старуха-служанка в логове разбойников, чтобы успокоить заливающуюся слезами девушку, рассказывает ей одну волшебную сказку, и эта сказка в дальнейшем нередко публиковалась отдельно от романа.

Эрих Нойман (Erich Noimann) в своей работе «Амур и Психея» интерпретировал эту сказку с точки зрения женской психологии, но, по существу, она в гораздо большей степени связана с мужской анимой, с психологией анимы. Она написана Апулеем под видом народной сказки, которую он вставил в роман в нужном для этого месте, поскольку сама эта сказка была известна уже задолго до его времени. Интересно, что в германо-скандинавской мифологии можно найти, совершенно независимо от рассказанной Апулеем сказки, аналогичные мотивы, что показывает, насколько широко распространенными они являются.

В античной версии являющаяся царской дочерью Психея соблазнена сыном богини Венеры Эротом, или Амуром, который живет с ней как с женой во дворце, обслуживаемом невидимыми слугами. Психея никогда не видит своего мужа; он невидим, но каждую ночь он всходит к ней на ложе, причем так, что супруга остается в неведении, с кем она живет. Между тем сестры Психеи пытаются заронить в ее душу подозрение, внушая, что она стала женой дракона, которому нужно лишь насладиться ее юными ласками, чтобы, откормив ее хорошенько, затем съесть. Страшное подозрение пускает корни в душе Психеи, и тогда коварные сестры советуют ей взять масляную лампу и нож, спрятать их в спальне, а когда ночью утомившийся муж заснет, зажечь лампу – и убедившись, что перед ней дракон, убить его. Но когда Психея зажигает лампу ночью, то видит не дракона, а необыкновенной красоты крылатого юношу, но тут капля горящего масла из лампы падет на его плечо, и он просыпается. Оскорбленный нарушением обещания, данного ему Психеей, он говорит, что не хотел, чтобы она знала, кто он на самом деле, и вынужден теперь улететь, покинув ее и наказав таким образом. Сначала потрясенная случившимся Психея хочет покончить с собой, но потом решает искать утраченного супруга и отправляется в долгое и многотрудное странствие.

В данном случае не столько свет лампы, сколько горящее масло делает партнера видимым, обжигая его и заставляя навсегда исчезнуть. В сходной по содержанию немецкой волшебной сказке. «Три черных принцессы» мотив искупления носит несколько иной характер. Один юноша входит случайно в мрачный замок в густом лесу и видит там трех черных принцесс, зарытых по пояс в землю. Он спрашивает, не может ли он освободить их. Те отвечают ему, что он может это сделать, если не будет говорить в течение года и никому не расскажет ни о них, ни о том, чем он будет занят, но если он выдаст тайну, братья принцесс убьют его. Юноша соглашается помочь им. В течение какого-то времени он держит слово, данное принцессам, но когда дома мать пристает к нему с вопросом, почему он молчит, он не выдерживает и все ей рассказывает. Та полагает, что здесь что-то нечисто, и говорит, что он должен взять в церкви свечу и немного святой воды и, вернувшись, зажечь свечу и окропить ее водой. Юноша так и поступает, и принцессы тут же становятся белыми по пояс и говорят, что если бы он исполнил свое обещание, то освободил бы их, но теперь уже никому не удастся этого сделать, и их братья убьют его. Юноша, пользуясь случаем, выпрыгивает в окно; при этом он ломает себе ногу, навсегда став калекой, а замок тут же мгновенно исчезает. В этом случае разрушение фигуры анимы происходит именно благодаря внесению света.