Владимир Леви - Везёт же людям...

Многовековая практика знахарства дала медицине множество лекарств. Часть из них известна широко (хинин, кураре, кокаин и т. д.), другие знакомы только фармакологам. И сегодня еще некоторые знахари применяют какие-то сильнодействующие средства, неизвестные медицине.

Однако могущество колдунов заключается не столько в необыкновенных лекарствах, сколько в умелом использовании средств самых обычных.

«Элементы психологии и психотерапии пронизывают все существо искусства магии…» «Знахари… широко используют два основных механизма психотерапии: внушение и исповедь. Знахарь… ослабляет тревогу и внушает веру. Все это полностью соответствует принципам психоанализа и психотерапии. Однако знахарь простейшими приемами за несколько минут достигает результатов, для которых нашим высокооплачиваемым психиатрам требуются месяцы и даже годы».

Эти приемы, впрочем, не всегда просты. Не так уж легко, в самом деле, провести массовый сеанс гипноза с внушенными галлюцинациями, как это произошло в «танце леопарда», описываемом Райтом. Если галлюцинацию испытал и скептически настроенный белый человек, значит, воздействие было сильным…

Из наблюдений Райта явствует, что в некоторых местах колдуны используют какие-то особые приемы, сущность которых науке еще надлежит постичь. Как объяснить, например, ясновидение жрецов Бали, которое Райт тоже испытал на себе? Отмечу лишь один момент: для послушников жрецов Бали главное — «верить, что „желаемое“ значит „возможное“.

Вот главное:

„Габрио (излеченный пациент. — В. Л.) верил во всемогущество знахаря так же безраздельно и искренне, как ребенок, воспитанный в католическом духе, верит в мудрость своего приходского священника. Он верил во всемогущество знахаря еще до того, как тот его проявил…“

Вера, слепая вера. Колдуну необходимо знать мир пациента и говорить с ним на знакомом языке. Но понятным должно быть не все: „секреты фирмы“ ревностно охраняются. Чем больше непонятного, тем внушительнее…

В типичных случаях колдун выстраивает перед пациентом нелепую, но убедительную „концепцию“ болезни.

Затем столь же убедительно инсценирует устранение причины. Одной болезнью вытесняет другую, одним страхом — другой.

Человек, по всем признакам мертвый, вдруг оживает под действием магических заклинаний и музыки. Умирают люди, выпившие испытательное зелье. Другие и сам колдун выпили яд в еще большем количестве, но умерли только те, кому было внушено сознание вины и неотвратимости наказания. Быстро погибает человек, обвиненный в преступлении. Его не убивали, не наказывали, не отравляли. Его… „убедили умереть“.

Читая это, я вспомнил известный опыт, проводившийся в дореволюционное время. Преступнику, приговоренному к смерти, сообщили, что он будет казнен посредством вскрытия вены. Его привели к месту казни и, показав ее орудия, завязали глаза. Далее был имитирован надрез скальпелем, и на обнаженную руку полилась теплая вода — „кровь“. Через несколько минут началась агония, и приговоренный скончался. Вскрытие показало смерть от паралича сердца. Опыт этот доказал возможность внушенной смерти.

Непонятное и неподвластное присутствует и в жизни цивилизованного человека. В обыденном благополучии оно оттесняется за порог сознания. Но вот внезапная угроза — болезнь, личная или социальная драма, — и демоны снова всплывают. Не хватает мужества и интеллекта — пробуждаются пласты примитивной внушаемости — душа снова обнажена и для мрака и для света…

Н., женщина средних лет, случайно поперхнулась куском пищи. Несколько дней ощущала затруднение при глотании. Как раз в это время одна из ее родственниц умерла от рака пищевода. Н. завладела мысль, что раком больна и она. Расстройства глотания стали нарастать, появились сильные боли, бессонница. Хирурги и терапевты никаких признаков поражения пищевода не установили, но это не успокоило Н.; мысли о раке продолжали терзать, боли усиливались, стала быстро худеть… „Это рак, а меня просто успокаивают, обманывают, ведь о раке больным никогда не говорят…“

Передо мной сидела изможденная женщина, по виду действительно раковая больная. Она уже почти не могла ни есть, ни пнть, положение было действительно угрожающим.

Последовала серия внушений в гипнозе. „Проходят боли… Налаживается аппетит, сон… Здорова…“ Во время одного из сеансов глотание восстановилось.

Как возможна внушенная смерть, так возможна и внушенная жизнь.

Синоним психотерапии — веролеченне.

Нуждается ли цивилизация в колдунах. Там, в саваннах и джунглях, наш далекий коллега соединяет лечение с судопроизводством, политические интриги — с предсказаниями погоды, культовые обряды — с ветеринарией… Он психотерапевт только по совместительству.

Здесь, у нас в кабинете, четко определенная ролевая ситуация „больной — врач“. От психотерапевта не требуют вызывать дождь, я вижу в этом несомненное преимущество.

Как это ни странно, в неразвитых обществах гораздо меньше людей, „не охваченных“ психотерапией, чем в так называемом цивилизованном мире.

В отношения пациента и врача вмешиваются всякого рода условности. Доверие все менее достижимо. Чудес все меньше, кропотливой неблагодарной работы все больше. Поточность.

Нужда в психотерапевтах не убывает. Напротив.

Не могу согласиться с Райтом, когда он говорит, что задача психотерапевта — „только отправить пациента в мир его собственных иллюзий и фантазий, убаюкав его сознание…“ Нет, задача как раз в том, чтобы иллюзии развеивать, а сознание развивать.

Хорошо, что кроме дня есть и ночь.

Потребность писать можно отнести к проявлению более древней потребности говорить.

Пишущий обращается к Невидимке.

В 7 лет написал первый рассказ — про охоту на леопарда, придумал себе заодно и брата, которого не хватало. До сих пор считаю этот рассказ самым удачным своим произведением.

Писал книги во время ночных дежурств, в промежутках между обходами, вызовами, урывками сна, партиями в шахматы и всем прочим, чем занимаются врачи и не врачи…

Мне возвращали рукописи с терпеливыми увещеваниями, что не надо смешивать мозг с политической географией („Страна памяти“, „Королевство эмоций“, „Государство потребностей“), не стоит также описывать работу души в стихах.

Варианты, написанные уже без надежды и в страшной спешке, вдруг нравились. В сигнальных экземплярах обнаруживалась масса нелепостей, пошлостей — полный букет авторской непригодности для жизни на этом свете.