Мария-Луиза Франц - Лекции по юнговской типологии: Подчиненная функция. Чувствующая функция

Здесь мы находим гомосексуальные и лесбийские связи и фантазии; повторяющиеся встречи с некоторыми учителями; высокие идеалы школьной влюбленности; людей, тривиальных и давно забытых, но настойчиво возвращающихся в снах из-за чувств, воплощением которых они являются. Мы не вырастаем из отрочества — что, по нашему мнению, является целью аналитического процесса, — а, скорее, обнаруживаем, что как бы растем в обратном направлении и возвращаемся в ожившее заново отрочество: песни, сценки, лица трогают наши сердца с необычайно живой, хотя и сентиментальной силой.

Первый шаг в воспитании чувства состоит в освобождении его от страха. Чувства сначала должны быть пойманы, удержаны в сознании и признаны именно чувствами. Так как чувствами занимается чувствующая функция, ей следует разрешить чувствовать то, что она чувствует на самом деле, принять и признать ее, не допуская вмешательства ведущих функций. Но вмешиваются не только они. Сама чувствующая функция оценивает содержание психического ограниченными мерками. Наши собственные застывшие моральные устои, дешевый вкус и нетерпимость работают против нас. Кажется, что чувство развивается, находясь в состоянии подвешенности и неопределенности, чтобы мы могли заново осознавать, а не привычно оценивать то, что чувствуем.

Воспитание чувств начинается с того момента, когда я начинаю доверять своему собственному, спонтанно возникшему первому чувству: ("Мне не нравится его лицо", "Во мне все смешалось", "Я ничего не чувствую", "Я просто сержусь, все меня раздражает") — независимо от того, насколько оно допустимо и приемлемо в коллективной системе ценностей. Подавляя простейшие чувственные реакции, я препятствую чувствующей функции дать их содержанию дифференцированную оценку. Например, если по нравственным соображениям я подавляю определенные чувства ("Я женат и не должен испытывать такие желания", "Это неправильно с моей стороны — ненавидеть его без всяких причин"), ничто в дальнейшем из них не сможет вырасти; они останутся в зачаточном состоянии и зачахнут. Или, например, когда при наступлении депрессии я говорю себе: "все мы иногда себя так чувствуем", срабатывает еще одно привычное клише, препятствующее выяснению специфических проблем, которыми вызвана эта депрессия.

Эти маленькие защитные приемы направлены на поддержание привязанности чувства к аффективным корням, потому что все новое, входящее в сознание, обладает потенциалом, заряженным эмоциями в большей степени, чем сама эго-система, иначе это новое нельзя было бы почувствовать и принять. Прежде чем приручить зверя, его нужно поймать. Прежде чем воспитание сможет начаться, должно существовать то, что нуждается в воспитании. Поэтому требуется ответственное отношение человека к чувствам, что бы он ни чувствовал, а не только ответственное отношение к идеалам, указывающим, как человек должен чувствовать. Такое ответственное отношение подвергает проверке идеалы человека: ведь требуется мужество и честность, чтобы принять все, что скажет чувство, после того, как его признают.

Характер человека определяется не содержимым его бессознательного (ведь в каждом из нас есть статистическая доля террориста, убийцы и извращенца), а тем, как он относится к этому содержимому.

Криминальный вывих, составляющий часть каждого комплекса, приводит чувство в состояние шока. Я могу проигнорировать этот шок и просто не почувствовать эту тень своей натуры. Или я могу играть роль социального работника по отношению к своим преступным наклонностям, пытаясь оказать помощь и понять их, или мое эго может выступить в роли судьи или полицейского. Наряду с «террористом», в нас сидит еще и «полисмен», энергично борющийся с любыми признаками насилия и не допускающий взрыва. Когда комплексы констеллируются и намечается серьезная конфронтация, человек способен до бесчувствия забивать их таблетками и вином, или отвлекать их внимание. То, как человек относится к своим антиобщественным и криминальным компонентам бессознательного, показывает его способность использовать свою чувствующую функцию.

Отсюда следует, что чувство требует психологического мужества. Существуют гражданское, физическое и интеллектуальное мужество и мужество души, вступающей в бой с самой собой. Познать содержимое своей души, обнаружить в своих комплексах разрушительные тенденции, испытать распад личности и собственную неполноценность — для этого необходимо немалое мужество.

Психологическое мужество — это мужество сердца; ведь можно рассматривать это качество как проявление эроса, стоящего на защите сердца, охраняющего и его щедрость, и его безрассудство. Мужество чувства по отношению к содержимому души, независимо от того, что оно из себя представляет, реализует оживший миф об Эросе и Психее. Эрос одаряет своей любовью и поддержкой все подавленные компоненты души. Чем больше мы защищаем эрос, тем большую психологическую силу мы приобретаем, демонстрируя тем самым, что эрос подвигает нас не только на утоление своих желаний, но и дает нам мощный жизнеутверждающий импульс. Мужество проявляется в готовности чувствующей функции принять все, что ее настигает.

Воспитание через веру и мужество может саботироваться аналитическим разумом. Мы начинаем анализировать то, что чувствуем, слишком рано пытаясь понять: почему, откуда пришло это чувство, что оно «означает». Затем, вместо того чтобы чувствовать, мы называем то, что чувствуем, проекцией и пытаемся "вернуть ее назад" или передать другому для «обсуждения». Мы делаем все что угодно, не обладая мужеством, которое позволило бы пережить неполноценность своей чувствующей функции.

Поскольку чувство имеет свои «плюсы» и «минусы», принятие его означает, что мы смиряемся также и с его отрицательными чертами: с хитростью, неприязнью, холодностью. Отрицательные чувства и их выражение в равной мере присущи чувствующей функции. Как говорил Руссо, "радости и горести жизни": не одни только радости. Обет, который дают вступающие в брак, точно устанавливает чувственные оценки и признает существование отрицательных чувств: "обещаем быть вместе в горе и в радости".

Вступление в брак обеспечивает нас сосудом для накопления отрицательных чувств любого сорта, в том числе и касающихся самого брака. Хотя мы можем наивно вступать в брак, вдохновленные порывами надежд, желаний и радостей, реальная семейная жизнь приносит плохое настроение, сарказм, угождение, мелочность, скуку и такую массу осложнений, вызванных отрицательными чувствами, что ее можно считать превосходным испытательным полигоном для чувствующей функции. На свете найдется немного мест, где имеется возможность развития длительных вынужденных взаимоотношений: место службы мы меняем, от соседей уезжаем, а любовь часто увядает под порывами холодного ветра. Но брак, кажется, идеально создан для выражения всех видов отрицательных чувств и дифференциации чувствующей функции. Тот факт, что брак, кажется, остается единственным прибежищем, в котором этим чувствам разрешено существовать, где их появление даже ожидается, заставляет задать вопрос: не вынужден ли в наши дни брак нести большую, чем причитающуюся ему долю отрицательных чувств (не имеющих других освященных мест обитания), и подавленных функций (которые нельзя показывать посторонним)? Существует старая шутка о чувстве, которое мужчина старательно накапливает на протяжении целого дня лишь для того, чтобы, придя домой, выплеснуть в жалости к самому себе на членов своего семейства. Из-за того, что в отношениях супругов расцветают отрицательные чувства, брак не может быть «успешным» в старомодном смысле, когда его сравнивали с прекрасным растущим деревом, которое любят и за которым ухаживают. И все же брак может оказаться успешным, если в нем смогут быть пережиты его отрицательные стороны, а чувствующей функции будут созданы условия для ежедневных упражнений. Брак дает чувствующей функции шанс для развития, потому что он, как обезличенный архетипический сосуд, стоит в стороне и гордо возвышается надо всем, что происходит между супругами. Этот сосуд может оказаться западней или клеткой, в которой женщина «задыхается», а мужчина рвется "на волю", но жизненный опыт свидетельствует лишь о прочности этой обезличенной структуры. Обет супружеской верности и преданности не подразумевает исключение подавленной части личности с ее предательскими, разрушающими чувствами; скорее, этот обет означает, что она тоже "вступает в брак", что ее впускают в дом, делят с ней ложе, встречают с доверием, а не с подозрением, давая супругам возможность в браке чувствовать то, что он или она действительно чувствует [12] сравни А. Гуггенбюль-Крейг. Брак умер — да здравствует брак! СПб. Б.С.К. 1997 .