Вильгельм Дильтей - Описательная психология

В другом месте пункт этот будет надлежащим образом развит, здесь же достаточно было указать, на чем основана возможность наших знаний о внутренних состояниях. В известных границах возможность постижения внутренних состояний существует. Правда, и в пределах их постижение это затрудняется внутренним непостоянством всего психического. Последнее – всегда процесс. Дальнейшее затруднение заключается в том, что восприятие это относится всегда к одному единственному индивиду. Кроме того, мы не в состоянии измерить ни власти, которой обладает в нашей душе какое-либо представление, ни силы волевого импульса или интенсивности ощущения удовольствия. Для нас не имеет смысла приписывать одному из этих состояний силу вдвое большую, нежели другому. Однако, недостатки эти более чем уравновешиваются решительным преимуществом, присущим внутреннему восприятию по сравнению с внешним. При осознании наших внутренних состояний мы постигаем их без посредства внешних чувств – в их реальности, такими, как они есть. И тут же, чтобы восполнить указанные недостатки, на помощь является другое вспомогательное средство.

Внутреннее восприятие мы восполняем постижением других. Мы постигаем то, что внутри их. Происходит это путем духовного процесса, соответствующего заключению по аналогии. Недочеты этого процесса обусловливаются тем, что мы совершаем его лишь путем перенесения нашей собственной душевной жизни. Элементы чужой душевной жизни, разнящиеся от нашей собственной не только количественно, или же отличающиеся от нее отсутствием чего-либо, присущего нам, безусловно не могут быть восполнены нами положительно. В подобном случае мы можем сказать, что сюда привходит нечто нам чуждое, но мы не в состоянии сказать, что именно. За большое внутреннее сродство всей человеческой душевной жизни говорит то, что для исследователя, привыкшего оглядываться вокруг себя и знающего свет, понимание чужой человеческой душевной жизни в общем вполне возможно. Зато при познании душевной жизни животных пределы этого познания весьма неприятным образом обнаруживают свое значение. Наше понимание позвоночных, обладающих в основных чертах той же структурой, что и мы, естественно, является относительно лучшим, какое мы имеем о жизни животных; при изучении импульсов и аффективных состояний оно оказывается даже весьма полезным для психологии; но если наряду с позвоночными членистоногие оказываются важнейшим, обширнейшим, и в умственном отношении наиболее высоко стоящим разрядом животных, в особенности же перепончатокрылые, к которым принадлежат пчелы и муравьи, – то одна уже до крайности разнящаяся от нашей их организация чрезвычайно затрудняет толкование физических проявлений их жизни, которым, несомненно, соответствует и в высшей степени чуждая нам внутренняя жизнь. Таким образом, тут у нас отсутствуют все средства для проникновения в обширную душевную область, являющуюся для нас совершенно чуждым миром; беспомощность наша по отношению к нему выражается в том, что поразительные душевные проявления пчел и муравьев мы подводим под смутнейшее из понятий, под понятие инстинкта. Мы не можем составить себе никакого понятия о пространственных представлениях в голове паука. Наконец, у нас не существует никаких вспомогательных средств для определения того, где кончается душевная жизнь и где начинается организованная материя, лишенная ее.

Но психология принуждена компенсировать одно другим в недостаче имеющихся в распоряжении ее вспомогательных средств. Так она соединяет восприятие и самонаблюдение, постижение других людей, сравнительный метод, эксперимент, изучение аномальных явлений. Она пытается сквозь многие входы проникнуть в душевную жизнь.

Весьма важным дополнением к этим методам, поскольку они занимаются процессами, является пользование предметными продуктами психической жизни. В языке, в мифах, в литературе и в искусстве, во всех исторических действованиях вообще мы видим перед собою как бы объективированную психическую жизнь: продукты действующих сил психического порядка, прочные образования, построенные из психических составных частей и по их законам. Если мы наблюдаем процессы в самих себе или в других, мы видим в них постоянную изменчивость, вроде пространственных образов, очертания которых постоянно менялись бы; поэтому неоценимо важным представляется иметь перед собой длительные образования с прочными линиями, к которым наблюдение и анализ всегда могли бы возвращаться.

Вопрос о том, может ли задача описательной психологии быть разрешена этими вспомогательными средствами, зависит от попытки познать объемлющую и единообразную связь всей душевной жизни человека. Психологический анализ с полной достоверностью установил ряд отдельных связей. Мы вполне можем проследить процессы, ведущие от внешнего воздействия к возникновению образа восприятия; мы можем также проследить преобразование его в воспоминаемое представление; мы можем описать образование представлений фантазии и понятий. Точно так же – мотивы, выбор, целесообразные действия. Но все эти отдельные связи надлежит скоординировать в одну общую связь душевной жизни. И вопрос весь в том, окажемся ли мы в состоянии проложить себе к нему дорогу.

"Я" находит себя в смене состояний, единство которых познается через сознание тождества личности; вместе с тем оно находит себя обусловленным внешним миром и в свою очередь воздействующим на него; этот внешний мир, как ему известно, охватывается его сознанием и определяется актами его чувственного восприятия. Из того же, что жизненная единица обусловлена средою, в которой она живет и, со своей стороны, на нее влияет, возникает расчленение ее внутренних состояний. Расчленение это я обозначаю названием структуры душевной жизни. Благодаря тому, что описательная психология постигает эту структуру, ей открывается связь, объединяющая психические ряды в одно целое. Это целое есть жизнь.

Всякое психическое состояние во мне возникло к данному времени и в данное время вновь исчезнет. У него есть определенное течение: начало, середина и конец. Оно – процесс. В смене этих процессов пребывает лишь то, что составляет форму самой нашей сознательной жизни: взаимосоотносительное отношение между "я" и предметным миром. Тождество, в котором процессы связаны во мне, само не процесс, оно не преходяще, а пребывающе, как сама моя жизнь, оно связано со всеми процессами. Точно так же этот единый существующий для всех предметный мир, который был до меня и будет после меня, находится передо мною, как ограничение, коррелят, противоположность этому "я" со всяким его сознательным состоянием. Таким образом, сознание этого мира – не процессы и не агрегат процессов. Но все остальное во мне, кроме этого коррелятного отношения мира и "я", есть процесс.