Владимир Леви - Куда жить

Первый транс

Когда мне было тринадцать лет, я еще не знал, что я врожденный полинаркоман; не ведал, что прадед по материнской линии, человек одаренный, яркий, повеса и весельчак, к сорока годам спился, потерял все и завершил дни под забором, в одиноком бродяжничестве…

Отец мой, литейщик, доктор технических наук, был уравновешенным любителем умеренно выпить, и дома у нас, в незапираемой горке среди тарелочек, чашечек и хрустальных рюмок, из звучания которых можно было собрать прозрачную гамму, обычно стояла в уюте и почете слегка початая поллитровка хорошего портвейна или приличной водочки…

«Бутылку эту не трогай, в ней бес», — пошутил папа однажды, заметив мой заинтересованный взгляд. — «Какой бес?» — спросил я с преувеличенной наивностью. — «Ну такой… Невидимый. Тела нет, но очень коварный…»

Однажды в одиночестве, дома, я ощутил, что меня к этому бесу тянет. Я ведь не был уже алкогольным девственником, как благодушно полагал папа.

Еще три лета тому назад мой дядя, бывший морской разведчик с двумя невынутыми осколками, мастер на все руки, страстный охотник и рыболов, тонкий знаток природы, обожатель собак и детей, обладатель прекрасного тенора с абсолютным слухом, художественая душа, любимый мой дядя Миша (храню его кортик), убежденный алкаш дядя Миша втайне посвятил меня в культ великого Бахуса — преподнес первую — и не где-либо, а в лесу, ночью, возле костра…

Поперхнулся, ожегся, чуть не вывернуло, но стерпел — дядя Миша тут же занюхать черняшкой дал, как и полагается, а потом так тепло… Ночь высидели, а наутро под его руководством поймал я первого в жизни серебристого окунька…

Это лето мы провели вместе — у него отпуск, а у меня каникулы. Без прозрачненькой дядя Миша никогда за обед не садился, и мне, десятилетке, не ведая что творит, нет-нет да и наливал, пока тетушка не присматривала, по махонькой пропустить…

Про те шалости я, казалось, совсем забыл, вроде бы не зацепили. А теперь, после нескольких неудачных попыток выразить на пианино и записать в нотной тетради свои чувства к девочке, в которую я был безумно влюблен, вдруг потянуло…

…Я только посозерцаю… Грозный сосуд, ничего не скажешь. Л вы, мама и папа, наивны, вы думаете, я еще маленький… Вот так, осторожненько, только понюхать, пускай чуть-чуть в меня испарится… Л ну-ка, теперь глоточек маленький… Ф-фу, дрянь какая, какая симпатичная дрянь… Отпитое возместим водичкой, комар носа не подточит, папа не заметит…

…Ну-с, бестелесный бес?.. Знаешь ли, старичок, я что-то ничего не познаю в этих платонических ях, да и воняешь ты, прямо скажем… Плесну-ка я тебя в организм по полной, чего там… Ого, парень, вот это да…

Мысль валится от хохота! Привет, бесенята, да вас, оказывается, вон сколько много, и все развеселые хоть куда!.. Смотрите, это фортепиано моего собственного изобретения — вращающаяся круговая клавиатура… Аккорд!.. Пассаж!.. Смотрите, смотрите же, это полыхает мой мозг, сияет душа! И вот что, господа хвостатые, убирайтесь, вас слишком много!

Я могу сочинить, что угодно!!! Я могу Все!!!

Видите эту пляску восклицательных знаков на нотных проволоках? Это Музыка! Это скерцо моего сердца! Господи! Свидетельствуй! Сын Земли шлет свои звуки Вселенной! Какая гениальная мощь! Педаль!.. Я исторгаюсь!

О гибель в экстазе, приди! Господи, я люблю тебя!..

Так в первом своем одиноком хмельном упоении я впервые ворвался в волну музыкальной свободы — начал импровизировать и сочинять, вскоре стал душой общества — без моей игры не обходилось ни одно сборище однокашников, и все трудней становилось отвязать одно опьянение от другого…

Первый укол, который мог стать не последним Третий курс института. Резко заболеваю гнойным аппендицитом. Срочная операция. Делают под местной анестезией, и вдруг обнаруживается непереносимость к новокаину, шоковое состояние — прямо на операционном столе чуть было не переправился на тот свет…

Ввели быстренько промедол — болеутоляющее, наркотик средней руки… Доделали благополучно. Послеоперационный период — боль, некоторый дискомфорт, все как положено. Терпеть можно, сознание ясное, настроение наилучшее. Но…

Что-то во мне сразу запомнило тот спасительный симпатичный укол. И попросило еще… Первые два дня кололи на ночь по показаниям. А потом — хватит вроде бы, ведь болеть уже не должно. А у меня… Нет, не болело.

Но что-то где-то… Тянуло, нехорошо напрягалось…

Хотелось, хотелось еще этого промедола… Или чего-нибудь… Чтобы чуть-чуть легче стало там где-то… ну и в животе заодно… Просил — не давали, и слава Богу.

Кожа у них потоньше…

Четырем колют или суют в рот что-то раз десять и более — и ничего. Не привыкают, не прилипают. Перестают принимать — и порядок, как ни в чем не бывало.

А пятый уже с первого или второго захода подсаживается… Бывает некое совпадение свойств человека и вещества, что-то вроде взаимной любви с первого взгляда — или сравнение поземней — такое же химсовпадение, от которого данный таракан дохнет, нюхнув данную порцию борной кислоты, а другому вкусно.

Но чаще дела иные… Этого пятого так и норовит, так и клонит к чему-нибудь да прилипнуть. Да еще и не к одному чему-то, а и к тому, и к другому, и к третьему… Такая широкая увлекающаяся натура. Такой способный, такой многогранный.

…Теперь я их узнаю и предузнаю еще маленькими, моих сопородников — наркоманов потенциальных, еще ничего попробовать не успевших, кроме соски или собственного пальчика…

Да — по выражению глаз, по мимике, по реакциям на неожиданности… Зависимостная расположенность, симостный типаж… Кожа потоньше, чем у других, защитный покров души, во всяком случае, тоньше — и что-то внутри ищет, ищет какой-то защиты или поддержки…

СТОП

Отрубленное щулальце

…Когда же я осознал, что такой?..

Нет, еще не тогда, когда впервые на два года бросил курить и все эти два года прожил в ледяной, никому, кроме меня, не заметной бездне, а закурил — и сразу написал «Я и Мы», книжку грустную, но веселую.