Карл Юнг - Человек и его символы

Приснившиеся образы обычно всегда ярче и живее, чем аналогичные понятия и впечатления в жизни. Одна из причин здесь в том, что во сне может открываться подсознательное их значение. Когда мы сознательно мыслим, мы ограничиваем себя рамками рационального — тем самым заставляя тускнеть любые слова, ибо мы лишим их большинства присущихим психических ассоциаций.

Я припоминаю один свой сон, который мне трудно было истолковать. Мне снилось, что какой-то человек пытается зайти мне за спину и запрыгнуть на меня. Я не был с ним знаком в реальной жизни, хотя знал, что он как-то раз подхватил одну из моих фраз и переиначил ее, изменив смысл на гротескно противоположный. Я никак не мог уловить связь между этим фактом и попытками возникшего во сне человека взгромоздиться на меня. Вместе с тем, в моей профессиональной практике часто происходило искажение моих слов — так часто, что я перестал даже рассуждать, стоит ли обижаться. Вообще-то, неплохо бы сознательно контролировать свои эмоции - как я вскоре понял, в этом и заключался урок сна. Здесь оказалось зрительно обыграно австрийское простонародное выражение «Du kannst mir auf den Buckel steigen» («Хоть на закорки мне залезь»), достаточно обычное в разговоре и означающее: «Мне все равно, что ты обо мне говоришь». Его американский эквивалент, который вполне мог бы присниться так же наглядно, гласит «Искупайся-ка в озере».

Можно сказать, что этот сон был символическим, ибо он не прямо показал ситуацию, а использовал для выражения сути метафору, поначалу мне не доступную. Подобные случаи (а они не редкость) не означают какой-то преднамеренной маскировки со стороны сна-дело здесь в нашем малом умении понимать эмоционально заряженный, образный язык. Повседневность требует от нас точности и четкости в формулировании слов и мыслей, и мы научились обходиться без фантазии с ее приукрашиванием действительности, утратив тем самым качество восприятия, присущее нашим первобытным предкам. Почти поголовно мы перепоручили подсознанию все необыкновенные психические ассоциации, порождаемые вещами или идеями. Первобытный же человек, напротив, знает их психические аналоги и поэтому наделяет зверей, растения, камни силой и качествами, которые для нас непонятны и неприемлемы.

Обитатель африканских джунглей, например, видя днем ночное животное, знает, что на самом деле-это деревенский шаман, временно принявший такое обличье. Он может также посчитать зверя «лесной душой» или духом предков одного из своих соплеменников. Какое-нибудь дерево может иметь для дикаря жизненно важное значение. Он будет считать его имеющим душу и голос и ощущать связь между своей и его судьбой. В Южной Америке в некоторых племенах индейцы считают себя красными попугаями ара, хотя и вполне понимают, что перья, крылья и клювы у них отсутствуют. Дело здесь в том, что в мироощущении первобытных людей вещи не имеют таких отчетливых границ, как в нашем «рациональном» обществе.

То, что психологи называют «психическим родством» или «мистическим участием», ушло из нашего вещного мира. Однако именно этот ореол подсознательных ассоциаций придавал столь красочный и волшебный вид первобытному миру. Мы утратили это ощущение до такой степени, что не узнаем его, сталкиваясь с ним. Для нас они сокрыты под порогом сознания, а при случайном их появлении мы считаем, что это какая-то ошибка.

Ко мне неоднократно обращались за советом воспитанные и образованные люди, чьи сны, фантазии и видения были столь необычайны, что глубоко шокировали их. Все они считали, что человек в здравом уме не может испытывать подобных ощущений и что видения могут являться только лицам с патологическими расстройствами. Один теолог как-то сказал мне, что видения Иезекииля были лишь симптомами подступающей смерти, а «голоса», услышанные Моисеем и пророками, - галлюцинациями. Можете себе представить, какой панический ужас он испытал, когда нечто подобное «спонтанно» произошло с ним самим. Мы настолько привыкли к очевидно рациональной структуре нашего мира, что едва можем себе представить происшествие, не укладывающееся в рамки здравого смысла. Первобытный же человек при возникновении такой исключительной ситуации не стал бы сомневаться в своих умственных способностях, а подумал бы о фетишах, духах или божествах.

Вместе с тем, эмоции у нас те же. Более того, опасности, подстерегающие нас в нашей далеко шагнувшей вперед цивилизации, могут быть пострашнее, чем приписываемые в свое время демонам. Позиция современного человека иногда напоминает мне психически нездорового пациента, лечившегося в моей клинике, тоже врача по специальности. Как-то утром я спросил его, как он себя чувствует. Он отвечал, что провел замечательную ночь, дезинфицируя небеса хлоридом ртути. Хотя он очень дотошно проводил санитарную обработку, следов Бога обнаружить не удалось. Это невроз, а может, и что-нибудь похуже. Вместо Бога или «страха Господня» мы сталкиваемся с неврозом беспокойства или какой-то фобией. Эмоция не изменилась, но ее объект сменил название и содержание в худшую сторону.

Я припоминаю одного преподавателя философии, пришедшего ко мне за консультацией по поводу своей канцерофобии. Он был убежден, что у него злокачественная опухоль, несмотря на то, что десятки рентгенограмм не показывали ничего подобного. «О, я знаю, что на снимках пусто, — говорил он обычно, — но ведь могло бы и появиться?» Что привело его к этой идее? Очевидно, страх, возникший не от зрелого размышления. Неожиданно пришедшая мысль о смерти поборола все доводы рассудка и овладела им, и сила ее была такова, что он не смог воспротивиться.

Этому образованному человеку было гораздо сложнее признать, что произошло, чем, например, дикарю решить, что его преследует дух умершего. Вредоносное воздействие сил зла в первобытном обществе допускается хотя бы как гипотеза. Человеку же нынешней цивилизации допустить, что его проблемы вызваны всего-навсего шалостями воображения—это на грани инфаркта. Первобытная «одержимость» не исчезла — она такая же, как всегда, лишь трактуется более разнообразно и непримиримо.

Я сравнил современного и первобытного человека по нескольким подобным показателям. Как будет показано далее, такие сравнения очень важны для понимания как способности человека к генерированию символов, так и роли сновидений в их изъявлении. Оказывается, многие сны являют образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам. Фрейд назвал такие образы, встречающиеся в сновидениях, «останками древности». По Фрейду, получается, что это элементы психики, веками сохраняющиеся в человеческом разуме. Описанный подход характерен для тех, кто считает подсознание эдаким аппендиксом сознания (или, образнее, бачком-накопителем для отходов, вырабатываемых сознанием).