Карл Юнг - Человек и его символы

Хотя большинство людей не знает, почему организму нужна соль, все мы употребляем ее в силу инстинктивной потребности. То же самое происходит с психикой. До сих пор большая часть человечества ощущала с незапамятных времен потребность верить в продолжение жизни после смерти. Следовательно, требования терапии ведут нас не на обочину, а на самую середину магистрального пути, проторенного человечеством. Вот почему наши мысли правильны и находятся в гармонии с жизнью, хотя мы и не понимаем, о чем они.

Всегда ли мы понимаем, о чем думаем? Мы понимаем только такой вид мышления, который имеет форму простого уравнения, из которого вытекает лишь то, что мы в него заложили. Такова работа интеллекта. Но помимо указанного существует мышление изначальными образами или символами более древними, чем исторический человек, которые являются для него врожденными с изначальных времен. Вечно живые, переживающие все поколения, они до сих пор составляют основу человеческой психики.

Прожить полноценную и наполненную жизнь возможно, лишь когда мы находимся в гармонии с этими символами; мудрость же представляет собой возврат к ним. Это вопрос не веры или знания, а лишь согласованности нашего мышления с изначальными образами бессознательного. Они являются непредставимыми матрицами всех наших мыслей, на чем бы ни сосредотачивалось наше сознательное мышление.

Одной из таких изначальных мыслей является идея жизни после смерти. Наука и эти первообразы несоизмеримы. Они представляют собой иррациональные данные, априорные условия воображения, которые просто существуют, а их цель и обоснование наука может изучать лишь a posteriori так, как она изучает, например, функцию щитовидной железы. До начала девятнадцатого столетия щитовидка считалась бесполезным органом просто потому, что не была понята. В равной мере и для нас было бы недальновидно считать эти первообразы бессмысленными. Для меня эти образы являются чем-то напоминающим психические органы, и я отношусь к ним с величайшим уважением. Иногда случается, что я вынужден сказать пожилому пациенту;

„Ваше представление о Боге или ваша идея о бессмертии атрофирована, следовательно, ваш психический метаболизм не в порядке“. Древнее athanasias pharmakon — элексир бессмертия — представляет собой более глубокое и значимое понятие, чем нам казалось.

В заключение я хотел бы вернуться ненадолго к сравнению с солнцем. Сто восемьдесят градусов дуги жизни делятся на четыре части

Первая четверть, лежащая к востоку,—это детство, состояние, в котором мы являемся проблемой для других, но еще не осознаем собственных проблем. Осознанные проблемы заполняют вторую и третью четверти, тогда как в последней четверти, находясь в глубоко преклонном возрасте, мы вновь опускаемся в такое состояние, когда независимо от качества нашего сознания мы опять становимся некоторой проблемой для других. Детство и преклонный возраст, конечно, весьма различны, однако, у них есть одна общая черта — погружение в бессознательные психические явления. Поскольку ум ребенка вырастает из бессознательного, его психические процессы не сложно, хотя и не так легко, различить в отличие от таких же процессов у очень старого человека, который вновь погружается в бессознательное, все более исчезая в нем. Детство и старость — это стадии жизни без каких-либо осознанных проблем, вот почему я и не рассматривал их здесь.

Рассматриваемая тема имеет большое значение как для биологии, так и для психологии и философии. Но перед обсуждением связи инстинкта с бессознательным, необходимо прежде всего четко определиться с терминологией.

Что касается определения инстинкта, то я хотел бы подчеркнуть значение реакции „все или ничего“, сформулированной Риверсом; мне кажется, что эта особенность инстинктивной деятельности имеет особенно важное значение для психологической стороны проблемы.

Я ограничу себя этим аспектом вопроса, потому что не считаю себя компетентным рассматривать проблему инстинкта в его биологическом аспекте. Но пытаясь дать психологическое определение инстинктивной деятельности, я обнаруживаю, что не могу всецело положиться на критерий Риверса — реакцию „все или ничего“ — по следующим причинам: Риверс определяет эту реакцию как процесс, интенсивность которого не зависит от условий, его породивших.

Это — реакция, имеющая некую собственную интенсивность, при любых условиях независимую от вызвавшего ее раздражителя. Но если рассмотреть психологические процессы сознания, задавшись вопросом, а есть ли среди них такие, интенсивность которых абсолютно несоразмерна силе раздражителя, то окажется, что их великое множество у любого человека. Например, вызванные пустяками эмоции, впечатления, преувеличенные побуждения, далеко заходящие намерения и тому подобные явления. Отсюда вытекает, что эти процессы вряд ли можно классифицировать как инстинктивные, и потому нам следует поискать другой критерий.

Мы очень часто применяем слово „инстинкт“ в обычной речи. Так, мы говорим об „инстинктивных действиях“, имея в виду такое поведение, мотив и цель которого не осознаны полностью, и которое можно объяснить лишь скрытой внутренней необходимостью. Эту особенность уже отмечал английский писатель Томас Рейд „Под инстинктом я подразумеваю природный импульс к некоторым действиям, совершаемым без какой-либо цели, обдумывания или представления о том, что мы делаем“. ( Томас Рейд, Очерки об активных силах человека. Эдинбург. 1788. С. 103.)

Таким образом, инстинктивное действие характеризуется бессознательностью стоящего за ним психологического мотива в противоположность строго сознательным процессам, отличающимся непрерывностью осознаванияих мотивов. Инстинктивное действие представляется более или менее внезапным психологическим явлением—своего рода прерыванием непрерывности сознания. В этом отношении оно ощущается как внутренняя потребность, что фактически является определением инстинкта по Канту. ( И.Кант, Антропология // Собр. соч. / Под ред. Э. Кассирсра. Берлин, 1912-1922. Т. 8. С. 156.)

Следовательно, инстинктивную деятельность следует отнести к специфическим бессознательным процессам, доступным сознанию лишь через их результаты. Но если довольствоваться таким понятием инстинкта, то вскоре станет заметна его недостаточность: оно просто отделяет инстинкт от сознательных процессов, характеризуя его как процесс бессознательный. Если же, с другой стороны, рассматривать бессознательные процессы в целом, будет видно, что все их невозможно классифицировать как инстинктивные, хотя в обыденной речи между ними не проводится различия. Если вы вдруг увидите змею и сильно испугаетесь, вы вправе назвать это инстинктивным импульсом, потому что он не отличается от инстинктивной боязни змей у обезьян.