Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

И вот Одиссей - пространством, так сказать, и временем полный - опять причаливает к острову, по которому мечется, выворачивая деревья и расшвыривая скалы, ослепленный, безумный Циклоп.

Лет двадцать тому назад никто - ни генеральный секретарь в Кремле, ни заключенный в карцере - никто не сомневался, что правда - опасней и дороже самого радиоактивного какого-нибудь плутония. Что Кащеева смерть - на кончике пера. Что стоит Народу прочитать Книгу, в которой сказана вся Правда... Но предположение казалось так очевидно невероятным - просто незачем было и додумывать эту мысль.

Солженицын написал большую часть Правды. Ее прочли интеллигенты, потом иностранцы, в конце концов и секретари - чтобы было о чем говорить с иностранцами, - а народ удовольствовался косноязычным пересказом и, утомленный, погрузился в мыльную оперу. Свобода, как обнаружилось, тем хороша, что богатые тоже плачут.

В мире, где правда - ценность не единственная, даже не главная; где только злая воля уверена в себе, а слабые умы отдаются ей со сладострастием, - что делать Солженицыну? Что сделают с ним?

Его любит вымирающая группа людей - вышеупомянутых так называемых интеллигентов, - но это чувство, увы, не взаимно.

Его мечтает пленить иная, процветающая группа, - но, по-моему, он скорей умрет, чем допустит назвать своим именем новый ГУЛАГ.

Какое одиночество, какие опасности, какие соблазны!

Но, как известно, Солженицын - поистине необыкновенный человек. Непреклонная решимость воплощена в его сказочной судьбе. Целеустремленный, в полном смысле слова целесообразный характер, не истративший зря ни минуты биографического времени. Централизованное планирование и производительность труда, какие не снились советскому якобы социалистическому государству то-то Александр Исаевич его и превозмог.

Кроме того, не подлежит сомнению, что он - любимец богов.

Вот почему его возвращение вселяет какую-то безрассудную надежду.

Тут что-то похожее на историю про Юлия Цезаря: как он переправлялся через бурную реку, и волны заливали лодку, и перевозчик совсем было струсил, а Цезарь его вразумил - дескать, не бойся, ведь с тобою - счастье Цезаря.

Солженицын поднимается на борт нашего корабля. Хочется верить, что это предзнаменование хорошее.

Май 1994

БЕЗ СУЩЕСТВЕННЫХ ОСАДКОВ

Строго говоря, итог недели - погром на Смоленском кладбище. Четыреста или больше разрушенных и оскверненных памятников. Кретин неутомим, а мрамор хрупок. Только подумаешь, что в городе водятся гуманоиды, склонные к столь подлым забавам... Тоска.

Главное - хоть бы кто содрогнулся от ужаса. Вот, кажется, случай, когда церковь - ни одна - не может промолчать. Я еще понимаю - хоть и тягостно мне это понимание, - отчего митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский не осудил апрельский погром на еврейском кладбище. Но теперь-то поруганы могилы православные...

И давайте прекратим стенать об упадке культуры. Это смешно после постановления, принятого в четверг при закрытых дверях в Совете нашей Федерации: увеличить военные расходы до 55 триллионов рублей. Не знаю, половина это государственного бюджета или больше половины - или все-таки меньше; не знаю точно, во сколько раз эта сумма превышает все предполагаемые затраты на здравоохранение, образование, науку... Знаю одно: страна страдает военно-промышленным комплексом в такой острой, запущенной форме, что недалека от самоубийства. Не глупо ли горевать о каких-то памятниках, тем более - кладбищенских? Вот покорим планету - всю превратим в обелиск над вечным огнем.

Надеюсь, что ошибаюсь. Президенту, вероятно, видней, а президента кошмары как будто не беспокоят. Знай себе сочиняет на посту, и вышла претолстая книга. Для полного сходства с каким-нибудь титаном Возрождения и Малой земли недостает литературной премии, - но тут у Б. Н., скажем прямо, шансы слабые. Премию на этой неделе Союз писателей России Проханова и Бондарева, если не ошибаюсь, выделил кому-то из сербских предводителей. Должно быть - за крупный вклад в дело мира.

Ну, а на собственно литературном фронте - без существенных осадков. Давление, однако, не снижается.

Цензуру обкомов и ГБ с успехом заменила - во всяком случае, на время диктатура крупных книгопродавцев.

Без их содействия или хотя бы согласия нет смысла печатать книгу: читатель ее не увидит, а значит, издатель разорится. А завлечь книгопродавца хорошей книжкой почти невозможно - разве что резко освежив титульный лист: "Былое и думы двоеженца", или "Детские годы внука убийцы Столыпина". Но это прием рискованный. Книгопродавец рано или поздно догадается, что вы обманом всучили ему нечто доброкачественное, - и тогда берегитесь!

Видите ли, они уверены - а точней сказать, они уверяют, - что настоящие книги публике не нужны, что торговать настоящими книгами - себе в убыток и дело гиблое.

Вряд ли это просто злонамеренная выдумка. Вкус у большинства книгопродавцев, наверное, плохой, - но ведь аппетит отменный! И если бы, скажем, "Записки об Анне Ахматовой" сулили такую же прибыль, как "Просто Мария", - какой-нибудь теневичок-оптовичок непременно соблазнился бы классическим трудом Л. К. Чуковской. Так нет же, не соблазняются. Не верят нам, читателям-покупателям. В сущности, презирают нас.

Думают: не скоро еще наступит такое время, когда образованный петербуржец не Блюхера и не милорда глупого с базара понесет.

Так вот, о базаре - то бишь о первом Санкт-Петербургском книжном салоне. Открылся он в здании Конногвардейского Манежа, и все прошло как полагается. Играл духовой оркестр. Долговязый молодой человек в кафтане изображал Петра Первого и зычно говорил А. А. Собчаку: "Повелеваем тебе, мэр", - и прочее. Мэр, в свою очередь, произнес речь, перерезал ленточку - в общем, метал икру доброй воли.

Славный получился детский утренник - тем более, что министр печати точней, начальник Госкомпечати, некто М-в. - чрезвычайно удачно исполнил роль Бабы-Яги. Каждую фразу как откусывал: "Что будем издавать? Как будем пропагандировать? Какую будем лепить душу нашего читателя? Как будем воздействовать на его сознание - на его национальное сознание?" В Манеже так явственно повеяло агитпропом и главлитом, что все мои претензии к рынку рассеялись как дым. На рынке я все-таки могу хоть что-то выбрать - или вовсе ничего не покупать, - а М-в. намерен за мой же счет, на те гроши, что останутся после превращения подоходного налога в бомбы и танки, лепить мне душу...

Приятно было вспоминать эту речь у стенда (прилавка то есть) издательства "Русич". Поэтичное такое название, тоже с национальным оттенком. А на стенде - "Застольные беседы Гитлера", какое-то "Послание Геббельса" - и в не менее заманчивой обложке чей-то "Секс пополудни".