Джон Пауэлл - Почему я боюсь любить

В самом деле, искушение судить о людях исключительно на основании этих исполняемых ролей и носимых ими масок всегда оказывается необычайно сильным. Крайне редко мы оказываемся в состоянии увидеть за притворной и претенциозной маской беззащитное или ранимое сердце, которое с помощью этих приемов лишь защищает себя от еще больших ранений. Гораздо чаще мы пользуемся плетьми критики и сарказма или с яростным гневом стремимся сорвать с нашего собрата эту защитную маску. Мы никак не можем понять, что все эти маски носятся лишь до тех пор, пока в них есть необходимость. Только уверенность в понимающей и принимающей любви может выманить этих одержимых беспокойством, ложным страхом и постоянным ощущением вины людей из-за воздвигнутых ими заграждений. Очень может быть, что мы сами точно так же скрываемся за такими же масками и стенами, в результате чего по-настоящему человеческие контакты и связи между нами как личностями становятся крайне редкими… Только маски, встречающиеся с масками, и стены, встречающиеся со стенами.

В общем и целом мы все же в состоянии распознавать сущность тех или иных масок. Мы чувствуем, что наш ближний не таков, каким кажется, чувствуем его претензию на нечто большее и называем его лицемером. Нам не нравится маска воинственности и обижает молчаливая маска сфинкса. Мы стараемся так или иначе дискредитировать самодовольную маску дерзости и самонадеянности у молодежи или маску надменности и высокомерия у стариков. Мы не понимаем, что за этими благополучными фасадами скрыты крики боли и жажда быть понятыми и любимыми. Большинство неприятных качеств, которые мы видим в других, являются результатом самозащиты - той или иной формы защитной обращенности исключительно на самого себя. Мы же в свою очередь открыто негодуем на такую позицию, занимаемую другим. Вместо этого нам следовало бы вспомнить уже упоминавшийся вопрос психиатра: «О чем вы думаете, когда у вас болит зуб?» Нам следует научиться видеть то, что стоит за притворством и претензией наших собратьев, с тем, чтобы по возможности облегчить боль и одиночество, которые и возводят эти защитные стены. Прямые атаки на оборонительные сооружения приводят лишь к необходимости еще большего укрепления их.

Психологи говорят нам о двух уровнях человеческого мышления - сознательном и подсознательном. Из самих этих терминов видно, что о содержании того, что находится на уровне сознания, мы знаем, а содержание подсознательного нам остается неизвестным. Эти два уровня нашего мышления, или нашего сознания, можно сравнить с жилым и подвальным помещениями дома. Когда что-то из нашей мебели ломается, становится негодным, ободранным, мы предпочитаем убрать это с глаз долой, пока не придет время заняться этим, - переносим в подвал (другая аналогия - «на чердак». - прим. пер.) Так же обстоит дело с нашим сознанием. Когда мы не можем находиться лицом к лицу с теми или иными нашими побуждениями или с той или иной реальностью, мы вытесняем эти побуждения и реальность в область нашего подсознания. Когда мы хотим забыть некоторые события нашей жизни и умышленно скрываем их в темнице бессознательного, то такой процесс называется супрессией. Когда мы вдруг обнаруживаем в себе те или иные побуждения или эмоциональные реакции, которые представляются нам совершенно неподобающими и вследствие этого устраняются нами из поля зрения в подсознательное, то такой процесс называется репрессией.

В конце концов, когда наше подсознание окажется слишком перегруженным, мы начинаем чувствовать себя очень неуютно. Мы не в состоянии точно определить источник нашего беспокойства именно потому, что реальный конфликт погребен в нашем подсознании. То, что мы в нем похоронили, на самом деле вовсе не умерло, а продолжает жить. Иногда мы пытаемся возложить вину за наше беспокойство на тот или иной момент в нашей сегодняшней жизненной ситуации, на самом же деле действительный источник нашей боли может быть обнаружен только в сфере бессознательного.

Например, когда родители недостаточно любят ребенка и у него не формируется вследствие этого ощущение ценности себя, своей личности, ощущение того, что он для кого-то дорог, то ребенок может реагировать на такую ситуацию двояко: он может пойти либо по пути внешнего конформизма, либо по пути внешнего бунта. У ребенка так или иначе навсегда останется чувство обиды из-за того, что его психологические потребности, его душевные запросы остались без ответа. Однако наше общество и наша культура не позволяют нам выражать это чувство обиды так, как нам этого хотелось бы. Когда ребенок пытается излить свою обиду родителям, то те с негодованием отвечают ему, что они - его родители и его обязанность - любить их. Дело, однако, в том, что они сами могут оказаться неспособными к проявлению любви, и их настоятельные требования, чтобы их любили, могут вызвать у ребенка тяжелый эмоциональный конфликт. Родители, проявляющие железную твердость в отстаивании пятой заповеди, согласно которой дитя должно чтить отца своего и мать свою, должны, как нам кажется, прилагать такие же усилия к тому, чтобы быть достойными этого уважения.

Ребенок, в котором непрерывно растет обида, обычно не имеет возможности ее выразить, и у него воспитывается чувство, что такая обида - вещь очень нехорошая. Если даже он попытается рассказать об этом кому-либо за пределами его семьи, он также может быть обвинен в неблагодарности, ему скажут, что у него нет стыда, ибо он плохо относится к своим родителям.

Перед нами будет состояние, которое мы назвали репрессией. Не зная, что же делать со своей обидой, ребенок запрячет ее в подвал бессознательного. Она станет чем-то вроде занозы, ушедшей глубоко под кожу, где она не перестает, однако, причинять боль при каждом движении. Обида ребенка, которого не любили, станет источником многих страданий. Навсегда останется вероятность того, что обиды, накопившиеся в бессознательном в слишком большом количестве, могут, вскипев, дать выход в виде актов насилия и вандализма, и те люди, которые покажутся такому человеку в чем-то неправыми и виновными, могут стать главными объектами взрыва этих скрытых или репрессированных обид.

Другим распространенным примером репрессии является репрессия потребности в нежности и любви. Очень часто в нашей культуре такие потребности не признаются или не могут быть выражены. Они не сочетаются с образцом независимого мужества, в ценности которого нас уверило наше общество и наша культура. В результате тот, кто подавил, репрессировал в себе потребность в нежности и любви, будет искать их удовлетворения с помощью кривых и опасных путей, нередко обманывая даже самого себя.