Джей Хейли - Что такое психотерапия

Несколько месяцев спустя меня пригласили в Филадельфию, где группа терапевтов с психоаналитической ориентацией начинала вести семейную терапию. Они пригласили меня наблюдать за работой через зеркало. Семья состояла из отца, матери и восемнадцатилетней дочери. Отец имел с дочерью сексуальные отношения, а дочь потом поместили в психиатрическую больницу (что, как правило, делали с жертвами инцеста в те годы). Интервью, которое я наблюдал, проводилось как раз перед тем, как дочь в первый раз с момента госпитализации должна была приехать домой на выходные. Казалось, что все тревожатся о том, что может случиться дома, но никто не мог поднять тему инцеста. Интервью было скорее мягким, оба ко-терапевта не привыкли первыми заговаривать о проблемах.

После интервью терапевты сказали, что хотели, чтобы семья сама начала говорить об инцесте, потому что, казалось, о нем думают все. Я сказал, что, на мой взгляд, они должны были затронуть этот вопрос сами и что девушка, возможно, нуждается в защите. Они отвечали, что психотерапевт лишь реагирует на то, что говорит клиент, и не является инициатором разговора. Я возразил, что в таком они должны хотя бы помочь семье начать разговор и что они могли бы, например, попросить семью поговорить о своих проблемах между собой, а сами выйти из комнаты и наблюдать за их беседой через зеркало. (Семьи часто обсуждают важные вопросы, когда терапевт выходит за дверь. Фактически, иногда они избегают касаться какой-то темы, потому что ждут, когда терапевт выйдет.) Терапевты были против моего предложения, но не по тем причинам, по которым я думал. Они считали, будто семейная терапия не предполагает выходов из комнаты во время терапевтического сеанса. Я ответил, что семейный терапевт может быть как в комнате, так и вне нее. Я сказал, что один из самых первых семейных терапевтов Чарльз Фулвейлер (Charls Fulweiler) разработал процедуру, при которой беседующая семья остается в кабинете, тогда как он наблюдает за ней через зеркало и временами заходит обратно. Эту процедуру начали использовать другие терапевты и обнаружили, что она приносит пользу. Сотрудники сообщили мне, что мои советы не имеют отношения к семейной терапии.

Эта группа занималась семейной терапией только три месяца, но уже имела и свой жесткий метод, и жесткие ортодоксальные правила: терапевт мог интервьюировать только всю семью целиком, запрещались любые индивидуальные сеансы, работали всегда парами, терапевты никогда не предлагали тему, только реагировали на высказывания клиентов, и терапевт никогда не покидал кабинета, чтобы понаблюдать за семьей через зеркало. Им нужно было постараться создать что-то совершенно новое, но при этом они чувствовали себя обязанными тащить за собой весь мертвый груз метода. Казалось, они озабочены одновременно тем, чтобы следовать моде, и тем, чтобы не вступать в непримиримое противоречие с влиятельными психоаналитиками из своего сообщества. Пытаясь им потрафить, эта группа обратилась к наименее ценной части психоаналитического опыта. Конечно же, они заявляли, что их семейная терапия, которую они называли «интенсивная семейная терапия», глубже любого другого подхода. Остальные подходы они называли поверхностными. Они набросились на меня за то, что я «манипулирую методом», так как я посоветовал им заранее планировать свои психотерапевтические действия.

Стойкость этого «методического» подхода можно продемонстрировать на примере одного из членов этой группы, который спустя десять лет пригласил меня понаблюдать, как он ведет терапевтический сеанс, используя новый подход. Через «прозрачное» зеркало я наблюдал группу супружеских пар и ко-терапевтов. Для меня этот подход не был новым, так как многие групповые терапевты уже работали с семьями и парами в группах. По мере того как разворачивался сеанс, мне все больше казалось, что я наблюдаю бессвязный общий разговор, состоящий из жалоб на детей. После сеанса я спросил пригласившего меня терапевта (видного специалиста по семейной терапии), зачем они работают с парами в таких группах. Я добавил, что интервью с каждой парой в отдельности мне кажется более эффективным, и такого же мнения придерживаются и другие терапевты. Он ответил: «Это то, что мы сейчас делаем». Я спросил, почему они это делают. Они обнаружили, что работа с парами в группах дает лучшие результаты? Терапевт выглядел так, будто был озадачен моим вопросом, и повторил: «Но мы сейчас так работаем». Тогда я спросил, является ли работа ко-терапевтов в парах более эффективной, чем работа одного терапевта, добавив, что пока еще никто не обнаружил этого преимущества. Он объяснил: «Но мы занимаемся ко-терапией».

Эти терапевты считали, что самым главным оправданием их действий является сам факт точного следования методу, и не задумывались, стоит ли его использовать вообще. Я считал, что мои вопросы относились к делу, но они были другого мнения. Супервизору не стоит придерживаться одного-единственного метода.

Поскольку терапевтическая практика не должна быть стереотипной, постольку теории не следует позволять становиться ортодоксальной, ограничивающей свободу терапевтической интервенции. Из множества теорий супервизор должен выбрать для обучающихся наиболее полезные. (Есть надежда, что супервизор сумеет так убедительно преподать теорию, что все уверятся в правильности его собственного подхода.) Еще до того, как супервизор сумеет выбрать самую лучшую теорию, перед ним встанет вопрос о том, из каких теорий выбирать. Существуют о крайней мере три разные теории, которые супервизор обязан объяснить и по отношению к которым он должен занять определенную позицию: 1) теория нормального поведения; 2) теория о том, почему люди делают то, что они делают; 3) теория изменения.

В 1960-е гг. я вел исследовательский проект, в котором использовались разнообразные тесты и эксперименты для семей. Я пытался ответить на следующие вопросы: отличаются ли друг от друга семьи, члены которых страдают от разных нарушений, и отличаются ли эти семьи от «нормальных»? Отличается ли семья, в которой есть сын с делинквентным поведением, от семьи с нормальным сыном? Отличается ли организационно семья, одному из членов которой поставлен диагноз «шизофрения», от других семей? Если психопатология является продуктом семьи, то семьи с проблемным членом должны отличаться от «нормальных» семей. Исследование потребовало отбора «нормальных» семей для контрольной группы, но как же можно определить, является ли семья нормальной? Я начал с того, что попросил клиницистов проанализировать выборку семей и отобрать нормальные. Они таких не нашли. Они могли определять только ненормальность. Они были этому обучены. Поскольку у них не было нужных критериев, они не могли определить область нормы. В конце концов я протестировал около 200 семей, случайным образом отобранных в колледже. Если ни один из членов семьи никогда не был арестован и не проходил терапию, семья считалась нормальной. Фактически я определил нормальность семьи как способность самостоятельно справляться со своими проблемами, не обращаясь к обществу за помощью. (Однажды я проводил семейный эксперимент и хотел задействовать в нем одну семью. Я позвонил другу, семья которого была, как мне казалось, средней, и объяснил, что мне для проведения эксперимента нужна нормальная семья. Они согласились участвовать. Однако через несколько часов мне позвонила жена и сказала, что они не придут. Она сказала, что они не являются нормальной семьей, так как их дочь собирается уезжать в колледж и все очень расстроены и ссорятся. Тогда я понял, что «нормальной» можно назвать только ту семью, которая на данном этапе своей жизни не находится в кризисе.)