Лин Коуэн - Мазохизм: Юнгианский взгляд

Прометей горд своей хитростью и силой, горд, что он украл огонь, горд, что он мог быть наказан за неповиновение, горд, что он смог сохранить эту освободившую людей тайну. У мазохиста есть своя гордость: никто не может обвинить его в недостаточном артистизме и недостаточной степени подчинения. Никто не может подчиняться лучше и быстрее; никто не может прийти в состояние полной и глубокой деградации более изящно, изощренно и выдержанно.

Мазохизм — это искусство удерживать себя в противоположной крайности. Мазохист видит себя живым, оказывается живым, выживающим in extremis (в экстремальной ситуации), на самом краю опасности, сумасшествия, смерти. Удовольствие мазохиста крайне болезненно, а его боль ему слишком приятна. Зачастую противоположные чувства, например гордость и унижение, существуют одновременно: они вместе вызывают и муку, и наслаждение. «В самой сердцевине такой дерзостно людей любить…» В этом выражении есть оттенок мазохизма. Выход из этой чрезвычайно напряженной ситуации (гордый, не добившийся своего, мятежный Прометей против гордого, не добившегося своего вседержителя Зевса) состоит в том, чтобы Прометей научился не только «терпеть» верховную власть Зевса, но и «любить» ее. Чтобы освободиться от этой связи, Прометею нужно соприкоснуться с мазохизмом; ему нужно насладиться своим послушанием и подчинением.

Любой полюс — крайняя гордость Прометея или его крайнее унижение — это все еще только ограниченное видение. Способный только подчиняться мазохист отказывается от всей своей власти, от всей своей «правоты». Только он неправ, унижен, совершенно ни на что не годен. Он считает свое унижение и свой грех личными, а потому — лично наказуемыми — и, как правило, при такой установке не чувствует личной гордости. В состоянии присущей мазохизму крайности он, по существу, не подчиняется, а раболепствует и пресмыкается. Это раболепие, как и его полная противоположность — непоколебимая гордость, оставляет человека одиноким, закованным в цепи и пригвожденным к скале.

Океаниды, находясь под впечатлением поразительных открытий Прометея и его заботы о человечестве, надеялись, что однажды, освободившись, он станет таким же сильным, как Зевс. Но Прометей ответил, что еще не осознал, какой конец ему предначертан Судьбой: «Я должен буду покориться болям и скорби, которые принесет мне старость». Это его заявление столь же неопределенно, как и сама Судьба. Постепенно Прометей начинает осознавать, что причиной его страданий является не столько явное нарушение, сколько его неспособность подчиниться страданиям и определенным рамкам, что именно сила его духа стала истинной причиной его наказания. Он понимает, что обвинения в несправедливости, героически провозглашенные с вершины скалы, не позволяют ему узнать более глубокую цель, уготовленную ему Судьбой в его неволе. «Я должен склонить голову перед Судьбой». Принять это — значит смириться, а смириться — значит освободиться.

Во введении к этой книге мы говорили о мифологии как о пище души. Мифологические сказания о Прометее содержат устные послания, соединяющие нас с нашей судьбой. Подобно Прометею, мы связаны со своей судьбой в окружении богов, которые и предопределяют наш путь, и стоят у нас на пути. Но наш опыт является неблагодарным, поверхностным и бессмысленным, если его не признает Судьба. Прометей всегда находится рядом, у нас за спиной, могучая рука безрассудного Прометея лежит у нас на плече, его страстные крики эхом отзываются у нас внутри, когда мы учимся слышать свою судьбу, беседовать с ней — и даже любить ее.

Этот трогательный фрагмент сочинения Ницше ранит сердце; как это назвать: религиозный мазохизм, религиозное сумасшествие, сумасшествие мазохистской религии, комплекс доминирования-подчинения, христианский мистицизм, дионисийское переживание? Каждое наименование привносит что-то свое, но ни одно из них не является достаточным. Все, с чем мы имели дело до сих пор — с унижением и подчинением, удовольствием и экстазом, сексуальностью и религиозностью, необходимостью и судьбой — у Диониса соединилось вместе, затянувшись в узел парадокса. Дионису больше всего подходят характерные эпитеты. Он «темный», «игривый», «танцор и экстатический любовник», «воплощение щедрости», «наслаждение смертных» и «освободитель». Он известен как «сумасшедший», «яростный», «бешеный», «ночной гость», «пришелец из потустороннего мира» и «ночной бродяга». Он «сексуально возбужденный», «кастрированный», «существо, лишенное настоящей энергии», «женственный» и «женский угодник». Царство Диониса — это царство парадокса; он является «гибридом», «двуликим богом», «многоликим богом» и, наконец, «хозяином человеческих душ».

Рассматривая формы мазохизма: сумасшествие в экстазе и удовольствие в подчинении и умирании — мы воспринимаем Господина Человеческой Души как богоявление. Его приход — это пришествие, а уход вызывает сумасшествие без экстаза. Форма дионисийского сознания, которое предусматривает мазохистское переживание, позволяет считать «пришествие» скорее приятной возможностью, чем патологией. «Пришествие, — пишет романист Чарльз Морган, — является необходимым, и каждый, кто осознает его необходимость, всегда его ждет; в его жизни не существует другого постоянного смысла и цели». В те моменты, когда Господин Человеческой Души привносит в душу сумасшествие, которое мы называем мазохизмом, мы можем считать мазохизм культовой деятельностью и культовым переживанием.