Ирина Медведева - Новое время — новые дети

Наташина мать узнала о происходящем, когда пришло время отдавать долги и на семейном горизонте замаячили угрюмые люди, от которых за версту несло уголовщиной.

Поняв, наконец, что к чему, эта кроткая женщина проявила железную волю. Решительно взяв инициативу в свои руки, она быстро продала прекрасную трехкомнатную квартиру, расплатилась с кредиторами, на остаток денег приобрела себе и дочери однокомнатную «хрущобу», а мужа выставила за дверь.

По нынешним временам — это еще «хэппи–энд». Могло быть гораздо хуже. Слава Богу, обошлось без трупов, без взятия ребенка в заложники и прочих моментов, которые вдруг в одночасье перекочевали из остросюжетных фильмов в нашу реальность.

Да, мать и Наташа, можно сказать, счастливо отделались. Но жизнь тихой женщины разбита, а девочка… Какие уроки она извлекла из случившегося? Попробуйте встать на место ребенка: вдруг, непонятно почему, лишиться и отца, и просторного, привычного дома, очутившись в какой–то клетушке, куда вдобавок ко всему заявляются полупьяные дядьки с угрозами! (До того в квартире жил алкоголик, который потом исчез, и собутыльники подозревали, что Наташина мать его извела чтобы завладеть квартирой.)

Желая уберечь дочь от лишних травм, мать не посвящала Наташу в подробности происходящего, не ругала отца. Но и это ей вышло боком. Впрочем, в подобных ситуациях куда ни кинь — всюду клин. Раздражение, копившееся в душе девочки, вылилось в конце концов на и без того затравленную мать. Наташа, вступившая к тому времени в трудный возраст, принялась обвинять во всем… ее!

У матери сдали нервы, она резко постарела, исхудала, на нее страшно смотреть. Сколько еще протянет, неизвестно, но вряд ли долго. Наташе четырнадцать. Колючая, злая, циничная. Год назад связалась с дурной компанией, часто не ночует дома. Курит, пьет, матерится, обожает «крутых». Готовая «невеста мафии».

— В гробу я вас всех видала! — читается в ее прищуренных глазах.

Нашим западникам очень поучительно было поговорить с ней об уважении к собственности и к законам, которое так нам сейчас необходимо для построения правового государства.

Мы повидали на нашем веку много детей, но такой нам повстречался впервые. Умные, ясные, добрые глаза — и полная неуправляемость. Он не мог посидеть спокойно ни минуты, все время куда–то рвался, что–то хватал, успевал за секунду сломать и бросить, тут же тянулся за новым предметом и опять бросал…

Бабушка даже не пыталась его остановить. Не потому что ей это нравилось. Нет, она вся покрылась пунцовыми пятнами от стыда, ведь перед ней были чужие люди. И не просто люди, а специалисты — их обычно поначалу больше стесняются.

— Вы не думайте, он не всегда такой был, — вполголоса сказала бабушка, косясь на Вадика, который уже побросал на пол все, что было можно, и явно тяготился отсутствием новых идей. — Просто два года назад у него родители погибли, и с тех пор он как бешеный…

Трудно сказать, что нас тогда насторожило: то ли еле заметная запинка при ответе на вопрос о причине гибели зятя и дочери, то ли непонятно откуда взявшиеся у ребенка, воспитываемого интеллигентной бабушкой, ухватки шпаны, то ли, нечто еще более неуловимое, но оттого не менее реальное… Во всяком случае мы, не сговариваясь, предположили, что отец ребенка был «новым русским». Причем не из детей партработников, а self–made man . Человек, который пробился в жизни самостоятельно.} перестроечного разлива: если и не настоящий бандит, то человек бандитской породы.

Про бандита мы, естественно, спрашивать не стали, а про «нового русского» спросили. Только употребили более нейтральное слово — «бизнесмен». — Как вы догадались? — удивилась бабушка. — Ведь по нам с Вадиком сейчас не скажешь, что мы еще недавно не знали счета деньгам. Ничего не осталось, все компаньоны забрали. Якобы за долги… На поминках били себя в грудь, обещали помогать, а сами… — она махнула рукой и вроде бы не к месту добавила: — Говорила я Вере, не доведет эта жизнь до добра…

Ничего она особенного не сообщила, а у нас почему–то не осталось сомнений в том, что ее зятя и дочь убили… Но предположить, что убийство было совершено на глазах у трехлетнего малыша, мы все–таки не могли. Слишком уж это выглядело мелодраматично, совсем как в кино.

Бог знает почему расстрелявшие машину убийцы пощадили ребенка. Может, впопыхах не обратили на него внимания, а может, не захотели брать лишний грех на душу. Тем более, что они, судя по всему, достаточно хорошо знали это семейство.

После всего случившегося Вадик на полгода умолк, даже бабушка не могла из него выудить ни слова. Потом речь восстановилась, но зато поведение мальчика изменилось до неузнаваемости. И чем дальше, тем больше он походил на отца, храброго до безрассудства, отчаянно–своевольного, ни в чем не знавшего удержу и не сомневавшегося, что очень скоро целый мир будет у его ног. Разве это могло кончиться добром? Вадик еще и в школу не успел пойти, а бабушке уже мерещилась колония.

Да, но, при всех этих страхах она вовсе не была уверена в том, что Вадика нужно окорачивать. Ведь сейчас такое время: чуть зазеваешься–затопчут.

— В наше–то время надо быть понахальней, понахрапистей. Из скромности шубу не сошьешь… — говорила эта скромная пожилая женщина.

И мы понимали, что она решает сложную проблему: что лучше — ребенок–зверь или ребенок–человек? С одной стороны, ее, конечно, волновала неуправляемость внука, а с другой, такими своими взглядами она фактически давала ему установку на агрессивное поведение.

— Жили мы, как в сказке… Если б не это несчастье…

Она явно не связывала одно с другим, ей не приходило в голову, что такой исход был трагическим, но естественным завершением криминального образа жизни. Просто не повезло…

Вы скажете: «А что, разве в советское время не было подобных случаев?»

Конечно, были, хотя вероятность их была ничтожна по сравнению с сегодняшней. И до Вадика, и после мы не раз сталкивались с детьми, осиротевшими в результате мафиозного убийства родителей. А уж слышали и читали об этом невесть сколько!

Но суть все же в другом. В том, что махровый криминал раньше был в махрово–криминальной среде, т.е., на своем законном (случайная игра слов) месте. При всех смягчающих обстоятельствах воровство в сознании подавляющего большинства людей было злом, наказуемым как судом, так и судьбой. Даже мама или теща вора понимала, что сын (зять) получил за дело. И старалась изо всех сил, чтобы внук «не пошел по кривой дорожке». Конечно, их старания не всегда увенчивались успехом, но установка–то была–уберечь, удержать от греха. Знали, что ворованные деньги до добра не доведут.