Ирина Медведева - Новое время — новые дети

Поэтому когда учительница сообщила матери по телефону, что Риту «застукали» на воровстве, Нина Сергеевна обвинила учительницу в клевете и бросила трубку. Потом взяла себя в руки и все же пошла в школу объясняться. Доказательства были неопровержимыми: вошедшая в раздевалку уборщица увидела, как Рита шарит по карманам. Сумма, которую у нее обнаружили, свидетельствовала о том, что Рита успела ревизовать не один карман.

— У меня у самой в голове не укладывается… — растерянно проговорила учительница. — Такая хорошая девочка… и семья у вас интеллигентная… Я, конечно, все сделаю, чтобы эту историю замять, но вы уж со своей стороны тоже постарайтесь… Главное, надо понять зачем… Она что голодная? Нет же, правда?

— Нет, — только и могла повторить Нина Сергеевна и на ватных ногах поплелась домой.

Дома, естественно, разразился скандал. На все расспросы, угрозы, увещевания Рита ответила несвойственным ей упрямым молчанием. Но больше всего Нину Сергеевну поразило выражение ее лица. Это был не стыд, не раскаяние и совсем уж не страх наказания. Скорее в лице Риты сквозила тайная гордость за свое мужество. Как у партизана на допросе в старых советских фильмах.

— Вот что значит расти без отца! — причитала бабушка. — Говорила тебе, не разводись! Ну, загулял, с кем не бывает? Подумаешь, велика важность! Детям отец нужен. Отец! Срочно звони ему, пусть разберется со своей дочерью. А то очень хорошо устроился: деньги дает и до свидания!

Но и отцу не удалось добиться от Риты ответа. Бабушка от огорчения уехала погостить к родственникам, а мать объявила Рите бойкот. Так что общалась с ней только ни о чем не ведающая маленькая Катька.

Тайна раскрылась неожиданно. Вскоре после случившегося Нина Сергеевна, войдя в квартиру, услышала голос Риты, которая в последние дни не ходила в школу и оставалась дома вдвоем с младшей сестрой.

— Не бойся, Катюха! Не будет у тебя рахита! Я уже на целый год накопила… и еще накоплю!

Заинтригованная мама на цыпочках приблизилась к двери и заглянула в щелку. На диване в обнимку сидели ее дочери, и старшая делилась с младшей своими планами. Она говорила взволнованно, даже вдохновенно, и в ее монологе звучали какие–то совсем не детские слова: «акции», «проценты», «инфляция». И почему–то «рахит», «рахит», «рахит»…

У Нины Сергеевны голова пошла кругом. Что она мелет? Что за бред? А может… Рита действительно заболела? Бедняжка, наверное, так переживала эту историю с воровством…

Нина Сергеевна уже готова была обнаружить свое присуствие и схватилась за дверную ручку, но тут до нее долетела фраза: «Плевать нам на безработицу».

И все вмиг встало на свои места.

Нина Сергеевна вспомнила, что в последние три месяца у них дома постоянно муссировалась тема ее возможного увольнения. Химический завод, на котором она больше десяти лет проработала старшим инженером, собирались закрывать, и, конечно же, она очень боялась остаться на улице. Кому сейчас нужна женщина с двумя детьми, да еще специалист по тонким полимерам? А бабушка, у которой, как у многих людей, переживших войну, еда была «пунктиком», впадала от этих разговоров в панику и твердила, что если ребенок в раннем детстве не получает полноценного питания, у него обязательно будет рахит. И приводила в пример своих знакомых, фигура которых была изуродована блокадным детством (бабушка была родом из Ленинграда). А одной подруге кривые ноги помешали выйти замуж!

Слушая эти «страсти–мордасти», Рита представляла себе маленькую сестренку Катю с огромной головой, раздувшимся животом и тонкими скрюченными ножками. Этот образ теперь то и дело возникал в ее воображении. И старшая сестра решила действовать! А то взрослые только боятся да причитают…

Нина Сергеевна содрогнулась, вспомнив разговоры, которые они постоянно вели в присутствии детей. И о том, что нет никаких перспектив на будущее, и о том, каким непростительным легкомыслием было в сегодняшней жизни рожать Катьку, и о том, что без денег ты теперь вообще не человек и неоткуда ждать помощи… Короче, все сводилось к тому, что жить страшно и «от судеб защиты нет».

А еще вспомнила Нина Сергеевна, как Рита месяца два тому назад с гордостью сообщила, что подружилась с девочкой из богатой семьи. Она ходила к этой девочке в гости чуть ли не каждый вечер и, возвращаясь домой, отказывалась ужинать. Говорила: — На мне можно сэкономить. Я у Лены наелась до отвала. На сутки хватит, так что могу и не завтракать. Банан тоже отдайте Катьке. Она у нас растущий организм.

Бабушка еще смеялась:

— Ох, и обезьяна растет! Все за взрослыми повторяет.

Но Нине Сергеевне, которая сейчас все это вспоминала, было не до смеха.

«Может, она у Лены не только ела, но и…?»

… Домашнее следствие подтвердило самые худшие предположения. Да, Рита воровала и в школе, и у Лены, и у других девочек. Выяснилось, что она, наслушавшись разговоров о скорой маминой безработице, начала оценивать подруг, в основном, по критерию состоятельности и с «несостоятельными» больше не общалась.

Самое страшное, что даже когда стало известно все и за шкафом был обнаружен тайник с весьма значительными денежными «инвестициями» и несколькими золотыми безделушками, у девочки не было и тени раскаяния. Огорчало ее лишь то, что от нее отвернулась мама, но Рита склонна была рассматривать и это как неизбежную жертву во имя семьи.

Сейчас в самых разных контекстах слышишь, что семья должна наконец стать в нашем обществе не просто ценностью (это неоспоримо!), а ценностью номер один. Некоторые умники даже договорились до того, что семья и будет нашей новой национальной идеей. Дескать, нечего искать «свой особый путь», надо поставить семейное благополучие во главу угла — и порядок.

Вот одиннадцатилетняя Рита и поставила. В результате окружающие люди, в том числе и близкие друзья, утратили для этой девочки самостоятельную ценность, стали объектами, которые можно использовать в своих интересах. И это гораздо опаснее, чем откровенное ницшеанство, ибо Рита старалась не ради себя, а ради общества — установка вполне традиционная для русской культуры. Только общество свелось к членам ее семьи. А все остальные оказались вне.

Они были родными братьями и погодками, но никто бы, даже очень всматриваясь, этого не заподозрил. У них не было ничего общего ни во внешности, ни в характере. Старший — юный английский аристократ. Мы его между собой прозвали «Оскар Уайльд». Его томное лицо обычно выражало надменность, а нередко и брезгливое презрение. Младший же — воплощенное добродушие и веселье. Толстый и одновременно подвижный, как колобок. Их мама обожала русскую литературу и поэтому назвала мальчишек в честь литературных героев — Онегина и Печорина. Но насколько старшего невозможно было называть Женькой и даже Женей, настолько младшего язык не поворачивался назвать Григорием и даже Гришей.