Ролло Мэй - Экзистенциальная психология

(4) Вернемся к психологическому здоровью. Фрейд постулировал существование у человека бессознательного желания смерти, которое он связывал с некоторыми стремлениями к самоуничтожению. Мелани Кляйн считает, что страх смерти лежит в корне всех идей преследования и, таким образом, косвенно в основе всех видов тревоги. Пауль Тиллих (33), теолог, чье влияние чувствуется в американской психиатрии, построил свою теорию тревоги на онтологическом утверждении о том, что человек конечен, субъект идет к небытию. Отсутствие защищенности может быть хорошим символом смерти. Любая потеря может представлять главную потерю. Юнг рассматривал вторую половину жизни как бытие, детерминированное индивидуальным отношением к смерти. В целом растет признание связи между душевными болезнями и философией человека по отношению к жизни и смерти.

Идеи и фантазии о смерти выделяются в психопатологии. Существуют повторяющиеся идеи о смерти у различных невротических пациентов [13]и одинаковые галлюцинации у множества психотических личностей. Сюда же относятся ступор кататонических пациентов, иногда очень похожий на состояние смерти, и иллюзия бессмертия при некоторых разновидностях шизофрении. Мне пришла в голову мысль, что шизофреническое отрицание реальности может функционировать в некоторых случаях как магическое сокрытие возможности смерти, если уж невозможно ее на самом деле избежать. Если жизнь неизбежно ведет к смерти, то смерти можно избежать, только отказавшись от жизни. Множество психоаналитиков [14]придерживаются того мнения, что основной причиной, по которой шоковые процедуры дают положительные результаты, является то, что они обеспечивают пациентам своего рода опыт смерти-и-перерождения. Уместно заметить, как бы то ни было, что даже когда страх смерти описывается в психоаналитической литературе, он часто интерпретируется как производный, или вторичный, феномен, часто как более легкопереносимый вариант "страха кастрации" или тревоги из-за отделения или потери объекта любви [15].

(5) Дальнейшая интеграция отношений к смерти может обогатить и углубить наше понимание адаптивных и дезадаптированных реакций на стресс и теории личности в целом.

Адаптация пожилого человека к идее смерти, например, может быть решающим аспектом процесса старения; изучение отношения к смерти у серьезно больных и умирающих людей, являющееся своего рода естественным экспериментом, может снабдить нас новыми идеями в области того, какими способами различные индивиды справляются с серьезной угрозой.

При более широком рассмотрении не только психология, но и западная культура в целом при появлении идеи смерти старается убежать, спрятаться и найти убежище в эвфемистическом языке, в развитии индустрии, главный интерес которой – создание более "жизнеподобных" качеств у смерти и актуарной статистики. Военные делают смерть имперсональной и распространяют представление об угрозе смерти не столько как трагедию, сколько как драматическую иллюзию. Интерес к смерти был вытеснен на затабуированные территории, прежде занимаемые такими заболеваниями, как туберкулез и рак, а также темой секса. С ослаблением идей Паулина по отношению к греховности тела и несомненности "жизни после" у людей появилась возможность размышлять и обсуждать естественную смерть [16].

Тем не менее две мировые войны и потенциальное наличие ядерной угрозы привели в последнее время к выдвижению на первый план идеи кратковременности жизни. Экзистенциальное движение отчасти способствовало переоткрытию смерти как философской темы и как интеллектуальной проблемы XX века. В некотором смысле история экзистенциальной философии в своей основе является толкованием человеческого опыта смерти. Образ человека, который при этом возникает, – это образ ограниченного временем создания.

Экзистенциализм в нашем веке, в том виде, в котором он присутствует в философии Зиммеля, Шелера, Ясперса и Хайдеггера, воспринимает опыт смерти, близким к фокусу анализа человеческих условий. Он выделяет смерть скорее как образующую часть, чем просто как завершение жизни, и выдвигает идею о том, что только посредством интеграции понятия смерти в понятие самости станет возможным подлинное и искреннее существование. Ценой отрицания смерти может стать неопределенная тревога и самоотчуждение. Чтобы полностью понять себя, человек должен смотреть в лицо смерти, осознать свою конечность.

Экзистенциализм, конечно, – это не психотерапевтическая техника, и он не претендует на это. Мне кажется, однако, что его ориентация подразумевает выводы психотерапевтического толка, которые Мэй детально прокомментирует в 4 главе.

В условиях ограниченного пространства, имеющегося в моем распоряжении, я бы хотел обозначить несколько основных направлений в отношениях к смерти, полученных в результате длительных серий исследований, которые я продолжаю до сих пор. Я предлагаю рассматривать эти данные как промежуточные результаты, которые в дальнейшем могут претерпеть изменения. Я надеюсь, что они содержат некоторые перспективы терапевтического плана. Результаты получены на четырех основных группах: 85 душевно больных, средний возраст которых 36 лет; 40 пожилых людей – средний возраст 67 лет; 85 "нормальных" людей более молодого возраста: 50 человек, средний возраст которых 26 лет, 35 специалистов – средний возраст 40 лет и 20 смертельно больных людей – средний возраст 42 года.

При ответе на вопрос: "Что для меня значит смерть?" – доминировало 2 ответа. Одни смотрели на смерть философски, как на естественный процесс завершения жизни. Другие, религиозные по своей природе, понимали смерть как разрушение жизни тела и действительно начало новой жизни. Эти результаты в известном смысле вполне отражают интерпретацию смерти в истории западной мысли. Из двух противопоставляемых идей могут быть получены две противоположные этические системы. "С одной стороны, отношение к смерти представляет собой стоическое или скептическое понимание ее неизбежности или подавление мыслей о смерти; с другой стороны, идеалистическое представления о смерти состоит в том, что ее признают как придающую жизни смысл или считают ее началом настоящей жизни человека" [17]. Это противопоставление лежит в основе глубоких противоречий, существующих в нашем мышлении относительно смерти. Наша культурная традиция предполагает, что человек ограничен смертью, но также способен продолжаться в некотором смысле и по ту сторону смерти. С одной стороны, смерть рассматривается как "стена", главная личная катастрофа, а суицид как проявление слабоумия; с другой стороны, смерть рассматривается как "дверь", момент времени на пути в вечность.