Ролло Мэй - Смысл тревоги

Страх обостряет восприятие. Тревога парализует ощущения, делая их как бы бесполезными, страх же мобилизует их к действию» [133].

По наблюдениям Гольдштейна, когда пациенты с поражениями головного мозга испытывали тревогу, они теряли способность адекватно оценивать внешние стимулы и потому не могли описать окружающую среду, а также не могли определить свое положение в этой среде. «Поскольку в условиях катастрофы упорядоченные реакции невозможны, — замечает он, — субъект «лишается» объекта во внешнем мире» [134]. Каждый человек знает, что в состоянии тревоги он перестает ясно воспринимать не только самого себя, но и объективную ситуацию. Не удивительно, что два эти феномена появляются одновременно, поскольку, по словам Гольдштейна, «осознание самого себя возможно только на фоне осознания объектов» [135]. В момент тревоги нарушается именно осознание взаимоотношений между Я и окружающим миром [136] . Поэтому тот факт, что тревога лишена объекта, не лишен своей логики [137].

На основании этих мыслей Гольдштейн приходит к выводу, что серьезная тревога — это переживание дезинтеграции своего Я, «исчезновения своей личности» [138]. Выражение «у него тревога» не совсем верно описывает ситуацию, точнее было бы сказать: «он есть тревога» или «он воплощает тревогу».

Как же соотносятся между собой тревога и страх, если посмотреть на них с точки зрения развития? По мнению Гольдштейна, тревога — это более примитивная и первоначальная реакция, а страх появляется позднее. Первые реакции младенца на угрозу расплывчаты и не дифференцированы, то есть это реакции тревоги. Страхи появляются позднее, когда младенец обретает способность различать объекты и начинает выделять из окружающей среды те компоненты, что связаны с катастрофической ситуацией. У младенцев, даже у новорожденных в первые десять дней жизни, можно наблюдать типичные реакции тревоги — расплывчатые, недифференцированные реакции на угрозу для существования. Лишь позднее, когда растущий младенец обретает неврологические и психологические способности для различения объектов — то есть может выделить в окружающей среде факторы, связанные с катастрофической ситуацией, — появляются конкретные страхи.

Переходя к вопросу о взаимоотношениях между страхом и тревогой, Гольдштейн делает утверждение, которое многим читателям кажется непонятным. «Что же тогда является причиной страха?» — спрашивает он. И сам отвечает: «Не что иное, как возможность появления тревоги» [139] . Таким образом, Гольдштейн утверждает, что страх — это опасение развития катастрофической ситуации. Проиллюстрируем данное утверждение случаем Гарольда Брауна (глава 8), на который мы уже ссылались. Гарольду Брауну периодически приходилось сдавать экзамены, чтобы продвигаться вперед в своей академической жизни. В какой-то момент на письменном экзамене ему показалось, что он не справится с заданием, и его охватила паника при мысли о том, что придется уйти из университета и он опять окажется неудачником. Сильное напряжение и конфликт, сопровождающиеся интенсивной тревогой, стали субъективной реакцией в «катастрофической ситуации».

В другой же раз на подобном экзамене он, несмотря на свои опасения, спокойно продолжал отвечать на вопросы, и в итоге ему удалось успешно сдать экзамен, не испытывая паники. В данном случае его опасения можно назвать словом «страх». Чего же боялся Гарольд Браун? Именно того, что снова окажется в катастрофической ситуации, как в предыдущий раз. Таким образом, считает Гольдштейн, страх — это предупредительный сигнал, он говорит о том, что, если человек не справится с опасной ситуацией, возникнет еще более серьезная ситуация, угрожающая существованию всего организма. Страх сводится к опасению, направленному на конкретные факторы, которые могут вызвать более разрушительное состояние, то есть тревогу. Страх, по мнению Гольдштейна, — это страх возникновения тревоги.

Представления Гольдштейна о тревоге могут нас удивить. Отчасти это объясняется тем, что психологи часто рассматривают страх как более широкое понятие, а тревогу — как производное страха [140]. Гольдштейн занимает прямо противоположную позицию, предполагая, что страх развивается из тревоги и появляется позднее в ходе развития организма. Он убежден, что обычные представления о тревоге как о разновидности страха или как о «наивысшей форме страха» неверны: «Очевидно, что тревогу невозможно понять с помощью страха, логика появляется только тогда, когда мы поменяем их местами» [141]. Без сомнения, страх может превратиться в тревогу (когда человек понимает, что не способен справиться с ситуацией) или тревога может перейти в страх (когда человек чувствует, что он в состоянии адекватно справиться с ситуацией). Но когда страх, постепенно усиливаясь, становится тревогой, по мнению Гольдштейна, происходит качественное изменение: изменяется восприятие, поскольку сначала казалось, что угроза исходит от конкретного объекта, а теперь опасение охватывает всю личность, так что человек ощущает: под угрозой находится уже его собственное существование .

Следует заметить, что, поскольку тревога гораздо более мучительное состояние, человеку всегда свойственно подвергать тревогу «рационализации», объясняя ее с помощью страхов. Это часто можно наблюдать при фобиях или суевериях, причем подобные рационализации нереалистичны и неконструктивны. Но такая «рационализация» нередко оказывается и конструктивной. Примером может служить психотерапевтическая работа, в процессе которой пациент начинает смотреть на опасности более реалистично и одновременно убеждается, что он в состоянии адекватно справиться с опасной ситуацией.

По вопросу о происхождении тревоги и страха Гольдштейн открыто отвергает различные теории наследственной тревоги или врожденного страха по отношению к некоторым объектам. Стэнли Холл, например, утверждал, что детские страхи — врожденные и достались младенцам еще от животных, эволюционных предшественников человека. Стерн доказывал несостоятельность таких представлений, но вместе с Грусом полагал, что у ребенка существует врожденный страх перед «необычным». Гольдштейн считает, что это утверждение неверно, поскольку ребенок обучается тогда, когда активно вовлекается в непривычные ситуации. Стерн полагал, что страх у ребенка вызывают некоторые необычные свойства объекта: внезапное появление, быстрое приближение, интенсивность стимулов и так далее. Все эти свойства, замечает Гольдштейн, имеют одну общую черту: они мешают адекватно оценить сенсорные стимулы или вообще делают такую оценку невозможной [142]. «Таким образом, для объяснения феномена тревоги у детей, — заключает Гольдштейн, — достаточно предположить, что организм реагирует тревогой на неадекватную ситуацию и наши предшественники вели себя в подобной ситуации точно так же, как и современные люди» [143]. Добавим от себя, что такое объяснение избавляет нас от бесконечных и бесплодных споров о «наследственном или приобретенном», на которые уходит очень много сил всех исследователей, занимающихся феноменами страха и тревоги. Точка зрения Гольдштейна вносит в этот вопрос ясность, человек предстает не как носитель определенных страхов, но как организм, который стремится соответствовать окружающей среде и создавать вокруг себя соответствующую ему среду. Когда это не удается, возникает тревога, страх же не является врожденным чувством, но представляет собой лишь направленную на объекты форму тревоги. Врожденной является биологическая способность предчувствовать опасность , а не конкретные страхи.