Ролло Мэй - Смысл тревоги

Лиделл делает интересные и глубокие выводы о взаимосвязи между человеческим разумом и тревогой. Павлов считал, что реакция животного типа «что это такое?» представляет собой зародыш человеческого любопытства, который в процессе развития превратился в способность к научному и реалистичному исследованию мира. Лиделл развивает и уточняет мысль русского ученого. Он проводит различие между сторожевой функцией нервной системы («Что это такое?») и функцией планирования («Что произойдет дальше?»). Последняя функция играет несравнимо более важную роль в поведении человека, чем в поведении животного. Человек есть млекопитающее, способное предугадывать и планировать будущее, а также наслаждаться достижениями, совершенными в прошлом. Это позволяет человеку строить культуру и дает возможность жить неповторимым образом — с помощью идей и символов.

Способность чувствовать тревогу , утверждает Лиделл, и способность планировать будущее — две стороны одной медали . По его мнению, «тревога является как бы тенью мышления, поэтому чем больше мы узнаем о тревоге, тем лучше мы можем понять мышление человека». Здесь Лиделл выносит один аспект проблемы, которым интересовались Кьеркегор и Гольдштейн и который снова и снова будет возникать в этой книге: это вопрос о взаимосвязи между творческими возможностями человека и его способностью испытывать тревогу. Способность человека исследовать реальность с помощью своего воображения, способность пользоваться символами и значениями, а также способность менять свое поведение на основе этих процессов — все это имеет непосредственное отношение к способности испытывать тревогу [194].

Остается только добавить, что, как считает Лиделл, уникальные творческие способности человеческого ума и человеческая тревога имеют один и тот же источник: и то, и другое является следствием социальной природы человека (термин «социальная» в данном случае следует понимать как межличностная и внутри -личностная). Это соответствует и моим представлениям, а также представлениям многих исследователей, о которых идет речь в данной книге. Лиделл утверждает: «Как мышление, так и его тень — тревога — являются продуктами социального взаимодействия людей» [195]. И мне хочется подчеркнуть, что такое социальное взаимодействие основывается на тех внутренних возможностях, которыми обладает личность.

Если мы думаем, что страхи у детей выражают реакцию на конкретную угрозу (исходя из разумного предположения, что ребенок должен бояться того, что угрожало ему раньше), мы будем сильно удивлены. Чаще всего дети боятся обезьян, белых медведей и тигров — то есть животных, которых они никогда не встречали, если не считать редких посещений зоопарка. Кроме того, как установлено в результате исследований, важную роль у детей играют страхи, связанные с призраками, ведьмами и другими таинственными существами, которых ребенок тоже никогда не видел. Почему дети боятся воображаемых вещей? Этот вопрос заставляет нас задуматься о взаимосвязи страха и тревоги и о происхождении детских страхов и тревоги.

Несколько десятилетий назад ученые, исследовавшие психологию страха, пытались найти первоначальные, врожденные стимулы, вызывающие страхи, которые можно бы было связать с инстинктами. Предполагалось, что ребенка должны пугать темнота, животные, большие водоемы, грязные предметы и т. д. По мнению Стэнли Холла, многие из таких страхов достались человеку в наследство от его животных предшественников. Затем ученые занялись новой задачей: исследуя эти страхи один за другим, они опровергали гипотезы об их «врожденной» природе. Наконец, в системе бихевиориста Д.Б. Уотсона осталось только два вида страха. Уотсон пишет о младенце: «Лишь две вещи вызывают у него реакцию страха — громкий звук и потеря опоры» [196]. Все прочие страхи, согласно этой гипотезе, «вторичны», то есть образовались по типу условного рефлекса.

Но дальнейшие исследования детских страхов показали, что Уотсон чрезмерно упрощает положение вещей. Различные исследователи пришли к выводу, что два этих «первоначальных типа страхов» встречаются отнюдь не у всех младенцев. По словам Джерсильда, «нельзя выявить изолированные стимулы, которые бы вызывали реакцию страха… Ситуации, которые могли бы спровоцировать у младенца так называемый «врожденный» страх, это не просто шум или потеря опоры, но любой интенсивный, внезапный, неожиданный или незнакомый стимул, с которым организм как бы не умеет обращаться» [197]. Другими словами, та ситуация, на которую организм не способен адекватно отреагировать, содержит в себе угрозу и вызывает реакцию тревоги или страха.

Я думаю, что споры о «врожденных страхах» между защитниками гипотезы об инстинктах и бихевиористами были сражением с ветряными мельницами. Попытка ответить на вопрос, с какими конкретными страхами рождается младенец, заводит нас в лабиринт неверных представлений. Более уместный вопрос звучит так: какие способности организма (неврологические и психологические) позволяют ему адекватно действовать в ситуации угрозы? Что же касается вопроса о «врожденном» или «приобретенном», достаточно лишь предположить, что когда способности организма неадекватны ситуации, он реагирует тревогой или страхом, и сегодня это происходит совершенно так же, как во дни наших предков. Проблема «приобретения» страхов и тревоги после рождения сводится к двум вопросам — созревания и обучения . У меня, кроме того, вызывает сомнение классификация Уотсона: можно ли вообще отнести описанные им реакции младенцев к категории «страхов»? Не являются ли они скорее недифференцированными защитными реакциями, которые правильнее было бы назвать словом «тревога»? Эту гипотезу подкрепляет неспецифический характер подобных реакций — тот факт, что «страх» не возникает постоянно у одного и того же ребенка в ответ на один и тот же определенный стимул.

Подход Уотсона к детским страхам обладает и еще одним недостатком: в нем не учитывается такой фактор, как созревание. Вот что говорит по этому поводу Джерсильд: «Если на какой-то стадии развития у ребенка появляется новое поведение, которого не было раньше, из этого не всегда следует, что новое поведение появилось благодаря обучению» [198].

Обсуждая реакцию испуга, мы уже отмечали: в первые недели жизни младенца эта реакция почти не сопровождается тем, что можно было бы назвать эмоцией страха. Но чем старше становится ребенок, тем в большей мере реакция испуга сопровождается вторичным поведением (страх и тревога). Изучая реакции детей, Джерсильд обнаружил, что к пяти-шести месяцам у ребенка появляются признаки страха при приближении к нему незнакомого человека, хотя раньше у ребенка не было подобных реакций.