Дмитрий соколов - Виткины байки

Но постепенно эта история как бы забылась. Сначала я очень активно об этом думала, а потом все само собой улеглось. Где-то за пару недель до мистерии разговоры об этом опять разгорелись. В них Митя очень сильно давил на меня. По его словам, если я этого не сделала бы, то я – трусиха, я не отвечаю за свои слова, никогда не вырвусь из плена своих комплексов, и – самое главное – я его не достойна. У нас получался такой расклад, что он – сильный, умный, авторитетный (он же еще и прилично старше меня), а я вот такая… У этих разговоров, как мне казалось, был подтекст: если я этого не делаю, не убиваю собаку, то постепенно могу потерять своего любимого, потому что нам как бы оказывается не по пути; я как бы получалась тогда не достойна его, не составляла ему пару, оказывалась бы и вправду спящей красавицей, а не «амазонкой». Пару раз я рассказывала ему о своих сомнениях, что, может, вовсе и не надо убивать живое существо, все можно было бы решить иначе. Но он был непреклонен. Мне кажется, что ему очень хотелось шоу, захватывающего действа на мистерии. Он вообще западает на нестандартные, запретные, асоциальные расклады.

Я совсем смешалась. Я очень чувствовала желание не делать этого – с одной стороны; с другой стороны, я боялась нарушить свой договор и тем самым нарушить наши отношения. Не будь эти отношения вплетены во всю эту историю, я не сомневалась бы, и об убийстве бы забыла. А тут я поехала на поиски собаки, и мой любимый пожелал мне на прощание удачи в моем героическом путешествии. Сразу же, у той же калитки, я подумала: хрен я тебе привезу собаку на мистерию, хрен ты это увидишь. Я все сделаю сама. И это тоже меня вдохновило.

Я уехала на поиски собаки в центр города. Это было не так легко: собаки как чувствовали, и не велись ни на какие куски жареного мяса. Я-то думала, что сманить дворняжку будет очень просто. Потом на рынке я увидела пса, который лениво валялся у прилавка. Я решила увести его. У меня был подготовлен самодельный ошейник, и я его накинула. Пес особо не сопротивлялся, но люди вокруг стали шуметь, что там я делаю, куда тащу их пса. Оказалось, это рыночный пес, его все тут кормят (кругом стояли мясные прилавки) и любят. У него есть имя и так далее. Я им тут же рассказала историю, что, дескать, уезжаю, мне нужен пес для охраны дома, я его буду любить и кормить не хуже их, и что хорошо, что у пса будет дом. Состояние у меня было такое притупленное, что мне уже даже и стыдно не было. Главное – поймала наконец собаку. Я ее потащила, и тут она начала сопротивляться, просто задыхаться от усилий. И по пути я тоже встречала людей, которые говорили: «Куда вы тянете нашего Тиму?» Я им говорила то же самое. Надо сказать, что я очень миловидная, мне верили сразу. Я даже была одета в белое. На полпути я встретила своего друга, человека очень странного и замечательного. В который раз он явился ниоткуда в трудный для меня момент, в переломный даже момент моей жизни. Мы сели на траву покурить. Он был первый, кому я все рассказала, хотя и в трех словах, что за собака у меня на поводке задыхается. Пока я рассказывала ему все это, на собаке, хотя она и не вырывалась, сам собой развязался поводок. Мой друг показал мне на это и закричал: «Смотри, это знак! Убей собаку у себя в голове, но не надо этого делать в реальности!» Будь я внимательна тогда к знакам, я отпустила бы этого пса и забыла бы о плане убийства. Поводок я перевязывать так и не стала, пес ушел не спеша.

А меня все это навело на мысль, что если убивать собаку, то я имею право убивать только свою. Тогда я поехала к бабушке за своей единственной собакой. Ему было 12 лет. Уже несколько лет он сидел у бабушки на метровой цепи, откуда его никогда не выпускали, боясь, что он кого-нибудь покусает. Когда-то он был любимцем семьи, а сейчас рычал даже на меня и на папу, которого считал хозяином. Это было оправданием для меня – лишить его такой хреновой собачьей жизни.

Состояние у меня уже было полу-трансовое. Я достала в аптеке шприц с раствором, замедляющим движения и реакции, и поехала в бабушкину деревню. Был день, светило солнце. Бабушка удивилась. Я рассказала ей, что забираю собаку к себе домой. Пока она не видела, я уколола пса. Это был страшный для меня момент: подойти к нему и схватить его за хвост, чтобы натянуть на цепи и сделать укол. Руки дрожали, иголка согнулась, я не была уверена, уколола ли я его. Был момент истерики. Потому я подождала. Когда я его отвязывала, он зашатался, и бабушка, заметив это, взволновалась. Еще сильнее она взволновалась, когда я повела его не в сторону вокзала, а в сторону леса. Я сказала, что хочу с ним погулять, чтобы он ко мне привык.

Подходя к лесу, я вспомнила, что недалеко, на речке, есть место, где когда-то, в 15 лет, я отказала своему любимому парню в сексе. Он очень настаивал, это длилось часами, и у меня хватило напора и выдержки, хотя я боялась, что он меня бросит, что я дура, что все в мои годы уже так делают и так далее. Это место символически для меня означало силу, решительность и все подобные темы, ради которых я и отправилась в это якобы героическое путешествие. Там я отстояла самое себя, свой центр – теперь же, идя с собакой по лесу, я совсем этого не чувствовала. Я не очень понимала, где я, кто я, чего хочу и чего не хочу. Я была заведена, как поставлена на программу.

Я пошла на то место, чтобы хоть как-то обрести себя. У собаки еле хватило сил туда дойти. Я долго там сидела, не решалась ничего делать. Потом, когда ждать стало уже глупо, я встала, как бы села на собаку сверху, взяла под голову и перерезала горло ножом. Хлынула кровь. А он не умер сразу, как я предполагала. Он был жив. Это привело меня в ужас. Я резанула еще сильнее, и он все равно был жив. Я отошла и села напротив, понимая, что мне не хватает моего маленького ножа дорезать его. И тут наши глаза встретились. Он смотрел на меня спокойно, совершенно понимая, что – конец. Я тогда еще отметила, как он похож на себя молодого, спокойного, когда он был любимцем семьи. Все бешенство с него спало, не было черт безумия. Он сложил лапы, положил на них голову и тихо умирал. Я сидела напротив и плакала и просила у него прощения. Потом я не выдержала, подошла к нему и еще два раза резанула ему горло. Кричала: «Умирай! Умирай же уже давай!» И он скоро умер.

План был такой: разрезать его и взять мясо на мистерию, и съесть его там, а останки закопать. Я взяла с собой перчатки, чтобы его разделывать, но они мне так и не пригодились, я все делала голыми руками. Чувство совершенного спокойствия пришло ко мне, когда я разделывала его тело. Я рассматривала внутренности, поражалась тому, что он был полчаса назад жив, а теперь я смотрю на его почки, кишки. Я даже выставила свою руку вперед – посмотрела, что она совершенно не дрожит. Все истерики, весь ужас куда-то делись. Это меня тоже поразило, я подумала, что это так может быть у докторов. Но скоро я поняла, что сижу в довольно людном месте. Я не учла, что люди приходят на речку даже весной. Они проходили мимо, и они были в шоке, конечно. Мое лицо было в крови, иногда я пела песни, что-то вроде песни провожания души по-индейски. Но периодическое появление людей меня выбило из колеи, и я не смогла достойно завершить свое дело. Я стала чувствовать себя гонимой, мне стало суетно, неспокойно, тревожно. Я решила не забирать все мясо, потому что взяла уже достаточно. Пришлось отказаться от идеи не оставить от трупа ничего, все использовать, что для меня было уважением к нему. Я достала мешок, чтобы унести его и закопать, но он оказался очень тяжелым. Я не смогла поднять его, да и мешок оказался мал. У меня уже не было сил, и это меня подкосило окончательно. Мысль о том, что мне придется оставить его здесь, оскверняло все мое действо, делало меня ничтожной в собственных глазах. Я затащила его под куст и закидала колючими ветками, чтобы до него не добрались хищники. Хотя это было глупо. Чувствовала я себя грязной тварью, когда делала это, потому что я оставила после себя такой омерзительный след.