Вильгельм Гумбольдт - 94 Избранные труды по языкознанию

Изменения звуковой формы, о которых здесь идет речь, выступают главным образом на двух или, если угодно, трех стадиях обра-

зования языка: в корнях, в созданных на основе этих корней словах и в дальнейших их преобразованиях в различные всеобщие формы, коренящиеся в самой природе языка. Любое описание следует начинать с разбора своеобразной системы, в которую включаются все языки. Система эта напоминает русло, по которому на протяжении многих столетий стремится языковой поток; в рамках этой системы намечаются все основные направления развития языка, и все глубоко индивидуальные стороны языка в результате подробного анализа могут быть возведены к этой основе.

17. Под словами следует понимать знаки отдельных понятий. Слог образует звуковое единство, но становится словом только тогда, когда получает значение, для чего часто необходимо соединение нескольких слогов. Таким образом, в слове всегда наличествует двоякое единство — звука и понятия. Посредством этого слова превращаются в подлинные элементы речи, поскольку слоги, лишенные значения, нельзя назвать таковыми. Если язык представлять в виде особого и объективировавшегося самого по себе мира, который человек создает из впечатлений, получаемых от внешней действительности, то слова образуют в этом мире отдельные предметы, отличающиеся индивидуальным характером также и в отношении формы. Речь течет непрерывным потоком, и говорящий, прежде чем задуматься над языком, имеет дело только с совокупностью подлежащих выражению мыслей. Нельзя себе представить, чтобы создание языка начиналось с обозначения словами предметов, а затем уже происходило соединение слов. В действительности речь строится не из предшествующих ей слов, а, наоборот, слова возникают из речи. Но слова оказывается возможным выделить уже в самой грубой и неупорядоченной речи, так как словообразование составляет существенную потребность речи. Слово образует границу, вплоть до которой язык в своем созидательном процессе действует самостоятельно. Простое слово подобно совершенному и возникшему из языка цветку. Словом язык завершает свое созидание. Для предложения и речи язык Останавливает только регулирующие схемы, предоставляя их индивидуальное оформление произволу говорящего. Хотя слова даже в речи часто выступают изолированно, однако правильное их извлечение из речевого континуума под силу лишь остроте развитого языкового чутья; это именно тот момент, в котором явственно обнаруживаются все преимущества и изъяны отдельных языков.

Поскольку слова всегда противопоставлены понятиям, вполне естественно обозначать родственные понятия при помощи родственных звуков. Если человек более или менее отчетливо воспринимает разумом истоки производности понятий, то им должны соответствовать и истоки производности в звуках, с тем чтобы не нарушать родства понятий и звуков. Звуковое родство, которое, однако, не должно приводить к обезличенности звуков, проявляется лшйь в том, что одна часть слова подвергается изменениям согласно определенным правилам, тогда как другая часть остается либо совершенно неизменной, либо изменяется настолько незначительно, что ее легко можно распознать. Такие устойчивые части слов и словоформ называются корневыми, а в том случае, когда они представляются в самостоятельном виде, — корнями языка. В одних языках корни изредка появляются в самостоятельной форме в связной речи, другие языки вообще этого не допускают. При строгом разграничении понятий оказывается, что последний случай является единственно возможным. Войдя в состав речи, корни и в сознании принимают ту категорию, которая соответствует характеру их связи, и, следовательно, перестают содержать одно только обнаженное и бесформенное корневое понятие. С другой стороны, корни нельзя рассматривать во всех без исключения языках только как продукт чистой рефлексии и. результат анализа слов, то есть представлять их лишь как результат работы грамматистов. В языках с определенными законами деривации, использующими большое количество разнообразных звуков и выражений, корневые звуки должны легко отыскиваться в памяти и воображении говорящих как действительно изначально присущие, а при многократном их употреблении с разнообразнейшими понятийными оттенками — как общезначимые. Если, обладая такими качествами, звуки глубоко запечатлеваются в сознании, то они легко и без изменений войдут в связную речь и в виде подлинных словоформ станут достоянием языка. Но и в древнейшую эпоху, в период обретения формы, звуки могли употребляться в виде корней и, следовательно, предшествовали деривации и представляли собой фрагменты развившегося впоследствии и принявшего новый облик языка. Таким образом, можно было бы объяснить, почему, например, в санскрите, если проследить это по известным нам текстам, в речи обычно употребляются в безаффиксальном виде только немногие корни. Дело в том, что и эти стороны языка, естественно, подвержены случайности; и когда индийские грамматисты пишут, что любой из приведенных ими корней может употребляться в таком виде, то здесь мы наблюдаем не действительный факт языка, а скорее навязанный ему произвольно закон. По-видимому, также и при перечислении форм грамматисты не просто собирали самые употребительные из них, но старались снабдить каждый корень всеми формами. На эту систему обобщений следует обращать особое внимание и при изучении других частей санскритской грамматики. Индийских грамматистов занимало преимущественно перечисление корней, и систематический перечень этих корней, без сомнения, создан ими г. Вместе с тем встречаются языки, по существу не имею-

1 Этим, кстати, объясняется, почему в формах санскритских корней не учтены законы благозвучия. Дошедшие до нас списки корней во всех своих чертах отражают работу грамматистов, и целый ряд корней обязан своим существованием их абстрактным рассуждениям. Замечательные исследования Потта („Этимологические исследования", 1833) уже очень многое прояснили в этой общи с корней в нашем понимании, так как в них отсутствуют законы деривации и изменение звуковых форм простейших звукосочетаний. В,таких языках, как, например, китайский, слова и корни совпадают, поскольку слова в нем не разделяются на формы и не расширяют своих границ, то есть язык этот имеет только корни.

Можно было бы предположить, что из подобных языков возникли другие, допускающие звуковую модификацию слов, так что чистые корни языков второго типа составляют словарный запас более древних, полностью или частично вышедших из речевого употребления, языков. По это всего лишь возможность: происходило ли нечто подобное с каким-либо языком, в состоянии подтвердить или опровергнуть лишь историческое исследование.