Вильгельм Гумбольдт - 94 Избранные труды по языкознанию

IV.

В главе, где говорится о „внутренней форме языка" („innereSprachform"), дефиниция данного понятия эксплицитно не дана, что послужило поводом для противоречащих друг другу интерпретаций у различных языковедов, а также психологов и философов. Всякая попытка раскрыть смысл этого основополагающего понятия по тексту, и тем более в духе Гумбольдта, должна отвечать по крайней мере трем требованиям:

Внутренняя форма является именно внутренней, а не внешней формой (это подразумевает, что ее исследование должно осуществляться по содержательным параметрам, а не по тем принципам, которые формировались в процессе исследования внешней формы);

Являясь внутренней, она тем не менее не лишенная формы субстанция, а именно форма;

Она является внутренней формой именно я з ы к а, а не вне- языкового содержания.

Трудно назвать учебник, где бы не рассматривался вопрос о внутренней форме языка, хотя нередко это понятие смешивается с внутренней формой отдельного слова. В России этому содействовали труды и авторитет А. Потебни, который в интерпретации Гумбольдта не был свободен от влияния психологизма Г. Штейн- таля *. Понятие внутренней формы слова он применил в сравнительном анализе славянских языков и в изучении мифов, заложив тем самым в России начало исследованиям в той области, которую в широком смысле этого слова можно было бы назвать этнолингвистикой.

Сила этой традиции сказывается и в заглавии книги русского философа Г. Шпета: „Внутренняя форма слова" [16] Г. Ш п е т. Внутренняя форма слова. Москва, 1927.В различных учебниках по языкознанию, выходящих у нас, и по сей день большей частью говорится о внутренней форме именно слова (как объекта этимологических изысканий), а не языка. .

Сведению внутренней формы языка к внутренней форме слова [17] Внутреннюю форму языка не следует также смешивать с „внутренней речью". Эта последняя относится лишь к индивиду и ничем иным, как имплицитной формой звуковой речи, не является. , — что не соответствует основному направлению гумбольдтовского учения, — способствовало и следующее обстоятельство: доказывая, что даже в случае «телесного», «чувственно-воспринимаемого предмета» «слово не эквивалентно» предмету, а лишь эквивалентно «пониманию (Auffassung) его в акте языкового созидания» (Spracherzeugung), Гумбольдт в данной главе приводит пример из санскрита, в котором «слона называют то дважды пьющим, то двузубым, то одноруким… тремя словами обозначены три разных понятия». (VII, 90; с. 103).

Такое сужение гумбольдтовского понятия „внутренней формы" вновь доказывает, насколько неоправданно толковать отдельные его высказывания в отрыве от общего идейного контекста. Исходная идея, пронизывающая все учение Гумбольдта, состоит именно в том, что обозначение предмета словом — это не изолированный акт словотворчества, а часть единого процесса языкового созидания. Об этом свидетельствует и последующая фраза из текста: «Поистине язык представляет нам не сами предметы, а всегда лишь понятия о них, самодеятельно образованные духом в процессе языкотворчества». (VII, 90; с. 103; разрядка наша. — Г. Р.) [18] А что главное: именно в данном параграфе (Внутренняя форма) говорится о «синтаксическом построении» в связи с «образованием грамматических форм» (с. 105) и на этом фоне «образование понятий» лишь путем слова он считает односторонним. .

Такая же участь постигла и другое высказывание Гумбольдта, встречающееся в начале упомянутой главы: «Эта целиком внутренняя и чисто интеллектуальная сторона языка и составляет собственно язык». (VII, 86; с. 100).

Разные исследователи (лингвисты, философы, психологи), толкуя понятие «внутренней формы», выражение «чисто интеллектуальная часть в языке» выносят за пределы самого языка, забывая, что «интеллектуальную часть» не следует понимать как вне- языковую, чисто логическую структуру. Она имманентна языку («составляет собственно язык»). Поэтому отнесение ее к логическим или к психологическим категориям противоречит основному замыслу гумбольдтовской концепции внутренней формы языка. Подвергая критике логистическую ориентацию «общей, философской грамматики» из-за «поверхностно и несовершенно проделанной дедукции», Гумбольдт пишет: «Под понятия aprioriподгоняют то, что невозможно было бы найти априорным путем. И этот односторонний, наполовину философский метод наносит языковедению гораздо больше вреда, нежели… односторонне исторический метод, который хоть собирает нужный материал, в то время как вышеупомянутый метод ничего не оставляет, кроме беспочвенной и пустой теории». (VI, 344).

То, что „интеллектуальное" у Гумбольдта не означает универсально-логическое, об этом свидетельствует еще и его понимание грамматики и введенное им понятие „грамматического видения" (grammatischeAnsicht). «В грамматике, — пишет Гумбольдт, — нет ничего телесного, осязаемого…» Она, в отличие от слов — более осязаемых единиц языка, — «состоит исключительно из интеллектуальных отношений». (VI, 337).

И там же добавляет: «Поскольку грамматические различия языков заключаются в различии грамматических видений», то «грамматика более родственна духовному своеобразию наций, нежели лексика». (VI, 338). И здесь налицо корни внутренней формы языка.

На этом фоне становится очевидным, насколько сомнительны попытки некоторых современных представителей формальной лингвистики, утверждающих, будто у Гумбольдта доминирующим являются универсально-логические свойства грамматик языков.

Несостоятельна также традиция психологистического толкования, берущая свое начало в комментариях X. Штейнталя к тексту Гумбольдта. Штейнталь ставит в один ряд понятия: внутренняя форма — значение — представление (языковое понятие) — слово. Исходными являются психические представления, которые (полученные путем чувственного восприятия) закрепляются в языковых значениях и воспроизводятся в речевом употреблении.

Такой психологизированный и атомистический подход, оказавший сильное влияние на последующие поколейия не только в Германии, но и далеко за ее пределами [19] Гумбольдтианские идеи в интерпретации Штейнталя нашли свое распространение не только в Европе и России, но и в Латинской Америке (см. Г. R. Сте- Ja нов. Типология языковых состояний и ситуаций в странах романской речи. М., 1976, с. 192). , отвлек внимание лингвистов от задач, поставленных Гумбольдтом перед теоретическим языкознанием.

Проблема внутренней формы языка приобретает особую актуальность с 20-х годов нашего столетия. В. Порциг в своих статьях „Понятие внутренней формы языка" (1923) и „Языковая форма и значение: критическое рассмотрение философии языка А. Марти" (1928) выступил против философа А. Марти (1847–1914) и его ученика англиста О. Функе, критически разбирая введенные ими понятия „фи-уральная внутренняя форма" и „конструктивная внутренняя форма". В. Порциг выделяет четыре подхода в современных ему теориях о внутренней форме языка: 1. Позитивистская точка зрения, полностью игнорирующая данное понятие; 2. Психологистическая интерпретация, согласно которой внутренняя форма языка — это психический процесс, определяющий внешнюю форму говорения (В. Вундт); 3. Феноменологическое толкование, усматривающее в ней главным образом соотношения «чистых» значений: насколько адекватно удается говорящему посредством языка воспроизвести «идеальные» содержания (Э. Гуссерль); 4. Упомянутая концепция Марти, касающаяся принципа выбора конкретных языковых средств, которые должны быть использованы для передачи подразумеваемого смысла.