Эрик Эриксон - Детство и общество

Я не осмелился бы делать предположения о конфликтах маленького бомбардира, если бы не видел собственными глазами свидетельств в пользу разрешения, соответствующего нашей интерпретации. Когда самая худшая из опасных инициатив этого мальчика сошла на нет, его можно было видеть «пикирующим» с холма на велосипеде: подвергающим опасности, пугающим и все же ловко объезжающим других детей. Они визжали, хохотали и, в известном смысле, восхищались им. Наблюдая за мальчиком и прислушиваясь к странным звукам, которые он издавал, я не мог удержаться от мысли, что он снова воображал себя самолетом, выполняющим бомбометание. Но в то же время он прибавил в игровом локомоторном мастерстве, развил осмотрительность в атаке и стал вызывающим восхищение сверстников виртуозом велосипеда.

Из этого примера нам следует усвоить, что перевоспитание должно не упускать возможность использовать силы, мобилизованные для игровой интеграции. С другой стороны, отчаянную силу многих симптомов следует понимать как защиту того шага в развитии идентичности, который данному ребенку сулит интеграцию быстрых изменений, имеющих место во всех сферах его жизни. Что для наблюдателя выглядит особенно мощным проявлением голого инстинкта, в действительности часто оказывается лишь отчаянной мольбой разрешить осуществление синтеза и сублимации единственно возможным способом. Поэтому можно ожидать, что наши юные пациенты будут поддаваться только тем терапевтическим мерам, которые помогут им приобрести предпосылки для успешного завершения синтеза их идентичности. Терапия и наставление могут пытаться замещать менее желательные моменты более желательными, но целостная конфигурация элементов развивающейся идентичности вскоре становится не поддающейся изменению. Из этого следует, что терапия и руководство со стороны профессионалов обречены на неудачу там, где культура отказывается обеспечивать раннюю основу для идентичности и где благоприятные возможности для целесообразных, но более поздних корректировок оказываются упущенными.

Наш пример с маленьким сыном бомбардира иллюстрирует основную проблему. Психологическая идентичность развивается из постепенной интеграции всех идентификаций. Однако здесь, если не всюду, целое обладает свойством, отличным от свойства суммы его частей. При благоприятных обстоятельствах дети обретают ядра своей особой, отдельной идентичности в довольно раннем возрасте; часто им приходится даже защищать ее против вынужденной сверхидентификации с одним или обоими родителями. Эти процессы трудно исследовать на пациентах, поскольку сам невротик, по определению, стал жертвой сверхидентификаций, которые изолируют маленького индивидуума и от его прорастающей идентичности, и от его социальной среды.

А что если «среда» оказывается настолько жесткой и непреклонной, что позволяет жить только ценой постоянной утраты идентичности?

Рассмотрим, к примеру, шансы на непрерывность идентичности у американского темнокожего ребенка. Я знаю цветного мальчика, который, подобно нашим сыновьям, каждый вечер слушает по радио передачу о Красном всаднике. Потом он сидит в постели, не в силах сразу заснуть, и воображает себя Красным всадником. Но вот наступает момент, когда он видит себя галопом несущимся за преступниками в масках и вдруг замечает, что в его фантазии Красный всадник - цветной. И мальчик прекращает фантазировать. Несмотря на малый возраст, этот ребенок был чрезвычайно экспрессивен, как в радостях, так и в печалях. Сегодня он - спокойный и всегда улыбающийся; его речь - мягкая и неопределенная; и никто не может заставить его спешить или беспокоиться, как, впрочем, и обрадоваться. Белым людям он нравится.

Темнокожие младенцы часто получают чувственное удовлетворение, которое с избытком обеспечивает им остаточный запас оральности и чувственности (oral and sensory surplus) в течение целой жизни, как это ясно выдает их манера двигаться, смеяться, говорить и петь. Их вынужденный симбиоз с феодальным Югом воспользовался этим орально-сенсорным сокровищем и помог создать идентичность раба: тихого, покорного, зависимого, несколько ворчливого, но всегда готового служить, с проявляемым по случаю сочувствием и неискушенной мудростью. Однако где-то в ее фундаменте появилась опасная трещина. Неизбежная идентификация негра с господствующей расой и потребность расы господ защитить свою собственную идентичность против чувственных и оральных соблазнов, исходящих от низшей расы (откуда родом их няни-негритянки), упрочили в обеих группах цепь ассоциаций: «светлый - чистый - умный - белый» и «темный - грязный - глупый - ниггер». Следствием, особенно для тех негров, которые покинули убогий приют южных семей, часто было чрезвычайно поспешное и суровое воспитание чистоплотности, подтверждаемое биографиями чернокожих писателей. Все происходит так, как если бы наведением чистоты можно было достичь белой идентичности. Сопутствующее разрушение иллюзий передается на фаллическо-локомоторной стадии, когда ограничения в отношении того, девочку какого цвета кожи можно представлять в своих фантазиях, мешают свободному переносу первоначальной нарциссической чувственности в генитальную сферу. Формируются три идентичности: 1) орально-чувственный «малыш-медок» матери или няни-негритянки: нежный, экспрессивный, ритмичный; 2) порочная идентичность грязного, анально-садистического, фаллического насильника - «ниггера»; 3) чистый, анально-компульсивный, сдержанный, дружелюбный, но всегда грустный «негр белого человека».

Так называемые благоприятные возможности, предлагаемые негру-переселенцу, часто оборачиваются лишь более хитроумным вариантом лишения свободы - «только для черных», подвергающим опасности его исторически успешную идентичность (идентичность раба) и не способным обеспечить реинтеграцию вышеупомянутых фрагментов другой идентичности. Эти фрагменты становятся доминирующими в форме расовых карикатур, которые подчеркиваются и стереотипизируются индустрией развлечений. Уставший от своей собственной карикатуры, цветной индивидуум часто уходит в ипохондрическую недееспособность - состояние, представляющее собой аналогию подчиненному положению и относительной безопасности строгого ограничения в южных штатах; иначе говоря, в этих условиях он совершает невротическую регрессию к эго-идентичности раба.

Я уже упоминал о том, что нечистокровные индейцы в районах, где им едва ли когда-нибудь приходилось видеть негров, говорят о своих чистокровных братьях как о «черномазых», тем самым показывая силу господствующих национальных образов, которые служат контрапунктом идеальных и порочных образов в инвентаре доступных прототипов. Ни один человек не может избежать этой оппозиции образов, которая распространяется повсюду: среди мужчин и женщин, большинств и меньшинств, вообще всех классов данной национальной или культурной единицы. Психоанализ доказывает, что бессознательная порочная идентичность (смесь всего того, что вызывает негативную идентификацию, - то есть желание не походить на это) состоит из образов изнасилованного (кастрированного) тела, этнической аут-группы и эксплуатируемого меньшинства. Поэтому типичный настоящий мужчина может - в своих сновидениях и предрассудках - оказаться смертельно напуганным так или иначе проявляющейся сентиментальностью женщины, покорностью негра или интеллектуальностью еврея. Ибо эго, в ходе своих синтезирующих усилий, пытается категоризовать порочные и идеальные прототипы (соперников-финалистов, так сказать), а с ними и все существующие образы высшего и низшего, хорошего и плохого, маскулинного и феминного, свободного и рабского, потентного и импотентного, прекрасного и безобразного, быстрого и медленного, высокого и низкого, в форме простой альтернативы, чтобы увидеть одно сражение и одну стратегию в сбивающих с толку перестрелках между многочисленными мелкими отрядами.