Эрик Эриксон - Детство и общество

Еще в 1908 году [Sigmund Freud, «'Civilized' Sexual Morality and Modern Nervous Illness», Standard Edition , Vol. IX, The Hogarth Press, London, 1959.] Фрейд указал на источник неврозов своего времени, заключавшийся в двойном стандарте для двух полов и в чрезмерных требованиях, предъявляемых лицемерной моралью высших классов в условиях городской жизни к женам и матерям. Как частично релевантное, Фрейд признавал и вредное влияние быстрых перемен в социальной роли, испытываемое теми, кто переезжал из деревни в город или выбирался из среднего класса на вершину общества. Однако за всем этим он видел, в качестве главного источника психопатологии, глубокое расстройство сексуального хозяйства индивидуума вследствие навязанных ему многочисленных притворств и подавлений полового влечения.

Достойным людям, страдающим от этих произвольных стандартов, Фрейд предложил психоаналитический метод (разновидность радикального самопросвещения), который вскоре прорвал границы нейропсихиатрии. Ибо с помощью этого метода он обнаружил в глубинах души своих заторможенных пациентов остатки и аналоги запретов и условностей всех времен и народов. Помимо объяснения симптомов, типичных для того времени, психоанализ раскрыл вневременную элиту рефлексирующих невротиков - последующие версии «Царя Эдипа», «Гамлета» и «Братьев Карамазовых» - и взял на себя обязательство разрешать их трагические конфликты в рамках конфиденциального метода самопросвещения. Заключая мир с комплексами, происходящими из демонического «Оно», пациенты обретали тем самым не только здоровье, но и победу на пути разума и индивидуации.

В истории цивилизации наверняка будет отражено, что Фрейд, пытаясь удовлетворить запросы своей неврологической практики, сам того не ведая продолжил революцию в человеческом сознании, которая во времена античности вывела трагического индивидуума из безымянного хора архаического мира и сделала сознающего себя человека «мерой всех вещей». Научное исследование, которое прежде направлялось на объективные обстоятельства, было перенацелено Фрейдом так, чтобы включать и человеческое сознание (мы вернемся, в заключении, к дилемме, вызванной переориентацией духа исследования на его собственный орган и источник). Между прочим, тематическое родство основных фрейдовских конфликтов с мотивами греческой трагедии очевидно как в терминологическом, так и в смысловом отношениях.

Дух работы Фрейда, несмотря на язык и приемы, ассоциирующиеся с физиологической и физической лабораториями XIX столетия, значительно предвосхищает мировые войны и революции, да и подъем индустриальной культуры в Америке. Сам Фрейд оставался в стороне от всех этих событий. Штурмовики, производившие обыск в его доме (где он окружил себя лучшими статуэтками из дотрагической, еще лишенной самосознания эпохи архаической античности), по-видимому, только подтвердили оригинальный подход Фрейда к групповой психологии, который привел его к выводу, что любая организованная группа является скрытой ордой и потенциальным врагом духа индивидуации и разума.

Высшая ценность того, что Фрейд называл «первенством интеллекта», служила краеугольным камнем идентичности первого психоаналитика, дающим ему точку опоры в эпохе просвещения, а также в зрелой интеллектуальности своего собственного народа.

Лишь однажды, в обращении к еврейскому Обществу Б'наи Б'рит Фрейд признал это «Heimlichkeit der gleichen inneren Konstruktion» - [Буквально: «тайное знание идентичной психологической конструкции». (Sigmund Freud, «Ansprache an die Mitglieder des Vereins B'nai B'rith (1926)», Gesammelte Werke, Vol. XVI, Imago Publishing Co, Ltd, London, 1941.) В этой речи Фрейд обсуждал свою связь с еврейством и отказывался от религиозной веры и национальной гордости как от «первичных уз». Далее он (пользуясь скорее поэтическим, чем научным языком) указывал на то, что бессознательно, да и сознательно тоже, привлекает в евреях: сильные невербализуемые эмоции и чувства («viele dunkle Gefuehlsmaechte») и ясное сознание внутренней идентичности («die klare Bewusstheit der inneren Identitaet»). Под конец он упомянул две черты, наличием которых, как он считал, был обязан своему еврейскому происхождению: свободу от предрассудков, сужавших использование интеллекта, и готовность жить в оппозиции.] непереводимый фразеологический оборот, который, как я считаю, содержит в себе тот смысл, что мы пытаемся оформить в термине «идентичность» (и действительно Фрейд употребляет такой термин в этом контексте).

В таком случае, уверенно опираясь на основную предпосылку интеллектуальной целостности, Фрейд мог принимать на веру определенные фундаментальные принципы морали, а вместе с моралью и культурную идентичность. Для него эго походило на осторожного и временами практичного аристократа, стоявшего не только между анархией первобытных инстинктов и неистовством архаической совести, но и между гнетом условностей высшего класса и анархией духа орды. Носитель такой идентичности мог с благородным негодованием отвернуться от массовых событий, которые угрожали бросить тень сомнения на самоопределение его эго. Поэтому, полностью занятый изучением симптомов, характеризовавших защитные механизмы уже определившегося эго, психоанализ поначалу почти ничего не мог сказать о том, каким образом синтез эго вырастает - или не вырастает - из почвы социальной организации.

Основатели психоанализа и первые практикующие психоаналитики целиком сосредоточились на одном единственном стремлении - стремлении к интроспективной честности на ниве самопросвещения. С тех пор, как это стало господствующим догматом психоаналитического метода и серьезным испытанием для всех без исключения его сторонников и пациентов, мы на удивление мало узнали о жизненных ценностях современников, которые обещали маленьким Эдипам и Электрам иных культурных сред заинтересованное участие в жизни определенного типа. Альянс супер-эго с сильным чувством культурной идентичности оставался без внимания, а вместе с ним и те способы, посредствам которых социальное окружение поощряет и культивирует отказ от себя (self-abandon) в формах страстей или рассудочности, свирепости или сдержанности, пиетета или скептицизма, непристойности или пристойности, изящества или грубой силы, милосердия или спеси, практицизма или честной игры. Фактически, все достаточно выраженные разновидности культурной экспрессии, за исключением имеющих отношение к интеллектуальному Bildung [(Нем.) - Образованию в широком смысле, смыкающемся с понятием интеллектуального роста или, скорее даже, интеллектуального строительства собственной личности. - Прим. пер. ], частью которого был психоанализ, стали восприниматься как явно притворные маски и защиты, служащие весьма дорогостоящими укреплениями против «Оно» и (подобно супер-эго) находящимися в близком родстве и рискованно вступающими с ним (то есть с «Оно») в союз. Хотя, конечно, и верно, что эти направляющие жизнь ценности во все времена были тесно связаны с брутальностью и ограниченностью, они, тем не менее, воздействовали на то культурное развитие, какое претерпевал человек, и их нельзя не включать в психологический «баланс» прошлого, настоящего или будущего.