Ричард Лоув - Последний ребенок в лесу

Не отвергая теорию Кобб, Шаула настаивает на том, что взаимосвязь между творческим началом и окружающей средой более сложна, чем та себе представляет. Так, например, о необычном детском восприятии природы «никогда и не говорилось, если ребенок не наслаждался свободой в каком-нибудь прекрасном природном уголке или среди городской зелени». Исключительность не требует театральных декораций, «но может быть подстегнута такой простой деталью, как заросшая травой полянка у крыльца, или тем кратковременным ощущением свободы (на природе), которое дает школьный поход в лес».

Проведенные самой Шаула дальнейшие исследования предполагают наличие глубинной, но лишь слабо осязаемой связи между творческим началом и ранним ощущением природы. «В процессе наших поисков мы обнаружили, что природа важна не только для будущих гениев, и это интересный факт», — говорит она. Так называемые обычные люди тоже рассказывают об исключительных моментах своей жизни, пережитых на природе. «Много нитей должно сойтись вместе, чтобы окончательно сложилось творческое полотно, и ощущение природы — одна из этих нитей».

В своих более поздних работах Шаула изучает «экстатические места». Она использует слово «экстатические» в его первоначальном значении. Подходящим синонимом здесь может быть радость или восторг, однако слово это восходит к древнегреческому ekstatis, что в трактовке некоторых источников означает отстраненность или выход из себя вовне. Эти экстатические моменты восторга или страха (или того и другого вместе) — самые настоящие «радиоактивные сокровища, скрытые в нас; они излучают энергию, которая питает нас на протяжении всей жизни», считает Шаула, а приобретаем мы их чаще всего на природе, когда личность еще только формируется.

Писательница Филлис Тероукс дала трогательное описание экстатического мгновения, пережитого на террасе, когда она смотрела на залитую утренним солнцем разросшуюся траву, на колючки репейника, похожие на «шмелей, подрагивающих на струнах арфы… на золотистые, полупрозрачные, изумительные снопы пшеницы. Свет струился между их колосьями, зажигая холодным огнем росу, собравшуюся у корней. Глаза мои блуждали по траве, и не было тогда, как нет и теперь, тех слов, что могли бы все это передать. И я просто вывесила матрац, не в силах отвести глаз от вида, непонятно почему завладевшего всем моим существом». Тероукс продолжала:

«Могло ли случиться, задаюсь я вопросом (и здесь есть над чем подумать здравомыслящему взрослому), что каждому человеческому существу даются подобные знамения, чтобы вести нас вперед, когда мы вырастаем? Есть ли у каждого из нас маленькая частичка чего-то такого, к чему мы инстинктивно прибегаем в тот час, когда сердце готово разорваться и заставляет нас говорить: „О, да, вот оно что!“ или „О, да, но ведь и это тоже было…“, и мы понимаем, что нужно идти дальше».

Изучая условия, в которых закладывались экстатические воспоминания, Шаула была «поражена зыбкостью почвы» для их возникновения. Экстатическим воспоминаниям требуется место, свобода, развитие и «несдерживаемое проявление всех пяти чувств». Когда все эти условия соблюдены, даже в городах, природа поддерживает нас. И за всеми этими требованиями проглядывает «трудноопределимое и неукротимое, особенное очарование… Такое сочетание обстоятельств нельзя принимать как должное». Экстатические места значат для нас и наших детей даже больше, чем предполагает Кобб. Как объясняет Шаула, экстатические воспоминания дают нам «полные смысла образы, становятся источником стойкости и спокойствия, рождают в нас чувство единства с природой, а в ком-то и склонность к творчеству. Все эти преимущества есть не что иное, как главное достояние любого человека, вне зависимости от того, пойдет он в мире дорогой творческого поиска или нет».

Большинство детей сегодня слишком перегружены, а это приводит к тому, что они утрачивают ощущение чуда. Нет у них и чувства, названного Беренсоном «ощущением места», потому что дети либо играют в видеоигры, либо, напуганные ростом преступности, сидят дома. Если попросить их назвать любимые места, они чаще всего начинают описывать собственные комнаты или чердаки, в общем, те места, где потише. Шаула подчеркивает, что всем им действительно присуще спокойствие и миролюбие. Но вполне возможно найти чудо вне дома, среди природы. Однако электроника или плотная городская застройка не дают детям ни широкого спектра физических свободных составляющих, ни физического пространства для прогулок.

Много лет назад я брал интервью у Джерри Хиршберга, генерального директора и президента Nissan Design International, дизайнерского центра японской автомобильной компании на Калифорнийском побережье в Америке. Когда я задал вопрос о причине существования подобных центров, он ответил так: японцы понимают, в чем их сила, а в чем наша, — у них налаженное высокоэффективное производство автомобилей, нашей же сферой был дизайн. Японцы, сказал Хиршберг, знают, что американское творческое начало сформировалось на основе свободных пространств — нашего физического простора и нашей внутренней свободы. Он не стал подтверждать свой тезис никакими ссылками на ученые труды, и все равно это утверждение прозвучало убедительно. Я его запомнил. Многие из нас, подрастая, были благословлены природой, наделены даром воображения, способным заполнить свободное пространство.

Американский гений был вскормлен самой природой, самим безграничным пространством — и физически, и духовно. Что же произойдет с нашим инстинктивным творческим началом и вместе с тем со здоровьем нашей экономики, когда на долю будущих поколений придется столько ограничений, что детям даже негде будет вовсю растянуться? Кто-то может возразить, дескать, лес как кладезь изобретательности заменен Интернетом. Но ни одно электронное устройство не обостряет все чувства. Так что компания Microsoft не предоставит того, что дает природа.

Природа — самое совершенное из всех совершенств, она полна свободных составляющих и безграничных возможностей, земли и пыли, крапивы и неба, непревзойденных мгновений и ободранных коленей. Что произойдет, если все составные детства сольются воедино, если у детей не останется ни времени, ни места поиграть в саду или проехаться на велосипеде темной ночью, когда дорогу освещают звезды и луна, пройтись через лес к реке, полежать на спине в жаркий июльский день, утопая в траве, или присмотреться к репейникам, которые в лучах утреннего солнца напоминают шмелей, трепещущих на струнах арфы? Что будет тогда?

Творческий потенциал сложно определить или измерить, творчество субъективно по определению. Бесспорно, это ограничивает исследовательские возможности. Отчасти наши изыскания могут зайти дальше обычного — в ареал поэтов, артистов, философов. Природа может служить источником вдохновения для разной творческой деятельности, для разных направлений в искусстве. О застроенном пространстве такого не скажешь. Современные поэты-урбанисты ушли от Вордсворта и романтиков, чьи метафоры рождались в недрах самой природы, чьи ритмы были подсказаны ее цикличностью. Новый язык искусства рожден средой, застроенной человеком, он пришел с улиц и из компьютеров. Эта урбанистическая электронная выразительность творчества существует для иных ушей и глаз и имеет иные, современные ритмы и метафоры.