Люсьен Леви-Брюль - Сверхъестественное в первобытном мышлении

В этом пункте, как и во многих других, символизм первобытного мышления не имеет, следовательно, того же смысла, что и у нас. На наш взгляд, символ просто изображает или, строго говоря, замещает то, что он представляет. Первобытное мышление не привычно к представлению «как если бы». Обычно оно даже не понимает его. Все аллегории и притчи из Священного писания, рассказываемые миссионерами, они воспринимают буквально, для них это реальные события. То, что мы называем сходством, есть для первобытного человека единосущие. Так и символ, в силу сопричастия, реально есть то существо или тот предмет, которые он представляет.

Ежели это так, то церемонии и пляски, во время которых действующие лица облачены в костюмы или маски, имеют смысл и значение гораздо более глубокие, чем им часто приписывается. Несомненно, действующие лица и зрители более или менее отчетливо сознают утилитарную цель, которая преследуется церемониями и плясками, хотя следует учесть цитированное только что замечание Штрелова и иметь в виду, что существуют и такие церемонии, от которых не ждут никакой видимой выгоды алиментарного или иного характера. Однако не в утилитарной цели заключается главный их интерес. Польза, как бы ни важна, как бы ни жизненна была она для общественной группы, учитывается лишь в качестве одного из следствий.

Главный смысл, наиболее существенное значение церемонии и пляски как для тех, кто ее выполняет, так и для тех, кто на ней присутствует, заключается в общении, в мистическом слиянии, сводящемся к отождествлению с мифическим или тотемическим предком, человеком-животным или человеком-растением, с гениями животных или растительных видов, с откликнувшимися на призыв предками и покойниками племени. Зачем стали бы участники стараться умилостивить эти невидимые силы, коли имеют возможность сливаться с ними воедино? Достигнув состояния мистического экстаза, первобытный человек не чувствует себя больше беззащитным перед не поддающимися предвидению угрозами сверхъестественного мира. Он обрел в этом мире нечто большее и лучшее, чем помощь, чем защиту, чем союзников. Сопричастие, реализованное церемониями, — вот в чем его спасение.

Следовательно, цель, которую преследуют церемонии, действие, которое они оказывают, не являются ни чисто магическими, ни даже непосредственно умилостивительными. Их не решаются называть религиозными, поскольку церемонии не содержат никакого чувства поклонения и любви, никакого предания себя божеству. И тем не менее церемонии эти — религиозные, хотя бы потому, что живые члены общественной группы вступают в общение либо с ее исчезнувшими членами, либо с невидимыми силами.

Несколько раз, и особенно в приводимом ниже отрывке, Кох-Грюнберг подчеркивает мистическое действие церемониальных плясок и осуществляемое ими сопричастие. «В основе этих мимических представлений лежит идея магического действия. Они должны принести благословение и плодородие селению и его обитателям, растительности и всей окружающей природе. Благодаря тому что плясун в своих движениях и жестах стремится возможно точнее подражать существу, которое представляет, он отождествляется с ним. Таинственная сила, пребывающая в маске, переходит на плясуна, делает из него могущественного демона и наделяет способностью прогонять демонов или располагать их к себе. В особенности через посредничество этой пантомимы удается магическим путем подчинить власти человека демонов растительности, животных видов, играющих роль в церемонии, а также демонов охоты и рыбной ловли».

Верят ли замаскированные и переряженные участники церемонии, когда представляют духов и покойников, в реальное присутствие их в себе? Существует ли у них ощущение полного превращения своей личности, или они продолжают еще сознавать, что играют роль, участвуют в инсценировке? Нам часто указывают, что они хотят создать иллюзию для женщин и детей, чтобы напугать их, а сами вовсе не обманываются насчет своей игры. На острове Кивай «женщины и дети твердо верили, что люди, представляющие духов покойников, действительно суть сами духи их покойных друзей и родственников. Мужчины, однако, этой веры не разделяли. Они знали, что происходящее лишь обман, но делали все, чтобы укрепить веру женщин и детей. Тем не менее эти же мужчины были убеждены, что духи их предков присутствуют во время плясок, как и во время работы в поле, рыбной ловли, и получают удовольствие от того, что их память чествуют плясками и приношениями пищи». Ландтман далее говорит: «Даже для мужчин хориому не простая игра. Они твердо верят, что подлинные покойники невидимо участвуют в их обрядах. Поведение мужчин во время церемонии свидетельствует о благоговейном страхе. Покойники хотят, чтобы их почтили в церемониях хориому, и поэтому туземцы озабочены тем, чтобы каждый из их недавно умерших родственников был представлен в сонме покойников, фигурирующих в церемониях. Они упрашивают друг друга выполнить эту роль и в качестве награды предлагают плясунам продовольственные подарки. Всякий мужчина, играющий роль покойника в церемонии хориому, получит впоследствии поддержку этого покойника во время охоты на дюгоней».

Если благодаря мистическим свойствам маски, как говорит Кох-Грюнбверг, покойники отождествляются с теми, кто их представляет, и сливаются с ними воедино, то они могут быть видимыми лишь в образе плясунов, в котором во время церемонии присутствуют. Несомненно, участники часто прибегают к трюкам, чтобы заставить неискушенных зрителей поверить, будто мистические существа, пляску которых они видят, — сами духи, а не какие-нибудь живые соседи присутствующих. Не следует, однако, думать, что здесь происходит обман и мошенничество. Исполнители могут быть до известной степени искренни и разделять создаваемую ими иллюзию. Это непосредственный эффект осуществляющегося в них сопричастия. Точно так же знахари и шаманы во многих обществах нимало не колеблются употреблять фокуснические приемы. Тем не менее они почти всегда убеждены в действенности своих манипуляций, ибо столь же легковерны, как и их клиенты. Эскимосский шаман, за редкими исключениями, не сомневается в реальности своих подземных или небесных путешествий. Да и почему могли бы казаться невероятными эти путешествия сознанию, которое двусущее, т. е. одновременное присутствие в двух разных местах, принимает как нечто вполне естественное? То обстоятельство, что шаман остался лежать на своем коврике, не мешает ему переноситься на луну или на дно океана.

Ф. Шпейзер различает у туземцев Новых Гебрид маски, употребляемые в церемониях тайных обществ, и прочие маски. «К числу масок тайных обществ я отношу все те, которые в соединении с костюмом из листьев, спускающимся до самых ног, настолько скрывают надевших их людей, что те могут изображать из себя покойников. Именно эта концепция лежала, должно быть, первоначально в основе всех масок. Она выветрилась в обрядах с масками, которые закрывают только лицо и позволяют узнать тех, на кого они надеты… Устрашающие маски надевают всегда те, чье тело целиком скрыто». Наличие масок в церемониях, когда носящие их представляют духов или покойников, почти всегда, по крайней мере первоначально, предполагало веру в реальное присутствие духов или покойников и их отождествление с плясунами. Один африканский пример окажется, несомненно, достаточным. «Трудно выяснить, в какой степени туземцы ибо верят, будто эти мае — воплощения покойника. Несомненно, они думают, что это не люди и церемония каким-то образом преобразила человека, наделив его необычайными сверхъестественными способностями. Женщины и дети верят происходящему полностью, и это представление так вкоренилось в них, что даже перед лицом фактов, доказывающих обратное, они не способны с ним расстаться».