Блюма Зейгарник - Хрестоматия по патопсихологии

Правда, очень часто эти функции действуют и развиваются параллельно, но все-таки они не тождественны. Активная апперцепция есть приведение психических актов в наиболее ясный пункт сознания, а направляющая функция разума есть более широкая и более глубокая деятельность, заключающаяся вообще в сочетании идей, чувствований и стремлений по определенному направлению. Эта деятельность присуща человеческой организации; она есть результат специального дифференцирования физиологических отправлений нервных центров человека; она обусловливает образование понятий, она обусловливает гармонию высших проявлений разума. Ее деятельность может быть и ниже уровня сознания. Конечно, активная апперцепция пользуется этой общей и глубокой функцией: для приведения психических актов в ясный пункт сознания необходимо, чтобы была возможность активного, произвольного сочетания идей (а именно это и происходит при активной апперцепции); но это только одна часть деятельности направляющей функции ума. Правда, это часть очень важная не только по своему непосредственному значению для ясности сознавания, но и потому, что этим путем дается возможность не только направлять ее для тех или других целей сознания, но и стимулировать и развивать ее. В произвольном внимании, обращенном на то или другое, мы имеем способ концентрировать физиологические функции именно на этой направляющей деятельности и тем имеем возможность упражнять ее, усиливать и развивать. Отсюда - величайшее значение дисциплины активного внимания для каждого человека, отсюда и то, что даже люди очень даровитые, с обширным запасом направляющих сочетания импульсов должны много и активно работать, чтобы их сила не растрачивалась попусту. Насколько активное внимание увеличивает проявление этой силы, можно видеть на той же Маше, которая была предметом этого очерка. У Маши функция, управляющая сочетаниями логическими, крайне слаба; проявления ее деятельности чрезвычайно немногочисленные, но мы видим, что и у нее под влиянием тех стимулов, которые возбуждают у нее, хотя бы на короткое время, активное внимание, является усиление процесса сочетаний по смыслу, являются, хотя очень небольшие, проявления этого процесса в виде смутного сознания какой-то цели, в виде послушания, хотя и недостаточно осмысленного, а иногда даже в словах, наводящих на мысль о существующей, хотя и слабой, разумности.

В заключение я должен прибавить, что признание существования функции, заключающейся в направлении сочетаний по определенному плану, который может быть назван разумным, кажется для многих уступкой метафизическим воззрениям. Но я совершенно не согласен с этим. Разум человека не есть что-то метафизическое, это такое свойство психической деятельности человека, с которым мы имеем дело на каждом шагу. Правда, мы не можем еще дать этому понятию точного определения, но нам постоянно приходится делать различение того, что разумно и что неразумно, следовательно, непосредственное понимание того, что такое разум, у нас имеется. Для разума как свойства нормальной человеческой организации мы должны предполагать и субстрат, и механизм, и вот для уяснения этого механизма является почти необходимым предположение направляющей сочетания функции. Лишь определение сущности того направления, по которому должны происходить различные сочетания, ставит нас лицом к лицу с некоторыми метафизическими воззрениями, но и оно еще не вводит нас в их область, так как здесь мы и останавливаемся, ограничиваясь в этом определении простой символической формулой: мы говорим, что понятие разума и смысла (когда говорят об осмысленных сочетаниях) уясняется больше всего представлением о нахождении этим путем единого во множестве. Несмотря на кажущуюся метафизичность этой формулы, она, однако, не может считаться таковой, потому что является выражением результатов эмпирического исследования и выводом, сделанным из анализа множества пррявлений душевной жизни человека.

Но если предположение существования направляющей функции разума и не есть предположение метафизическое, а результат наблюдений и опыта, тем не менее оно все-таки остается только предположением, с которым далеко не все психологи-эмпирики могут согласиться. Ввиду этого и всякий факт, который может нам уяснить значение этой функции и тем более подтвердить существование ее, имеет неоспоримое значение. К таким фактам принадлежат, по моему мнению, и данные, добываемые изучением микроцефалов.

...Мы можем установить следующие основные клинические признаки, определяющие эту группу явлений. Первый признак состоит в постоянстве, прирожденности известных психических особенностей у представителей этой группы людей; второй - состоит в том, что эти особенности отражаются на всей душевной жизни субъекта; наконец, третий - в том, что эти особенности таковы, что при их наличности индивидуум должен рассматриваться как находящийся на границе между душевным здоровьем и болезнью. Эти индивидуумы, находясь на свободе, резко отличаются от обыкновенных, нормальных людей; оказавшись же - добровольно ли или вследствие столкновений с законом - в специальном заведении для душевнобольных, они точно так же резко отличаются и от остального населения этих учреждений...

В этих вводных соображениях мы бы хотели определенно подчеркнуть, что конституционные психопатии - как бы ни были разнообразны их проявления - составляют при теперешнем уровне знания одну главу клинической психиатрии. В этой главе психопат должен изучаться под одним и тем же углом зрения, одними и теми же клиническими приемами. Это первое. Второе - психопат должен изучаться как целое, как личность во всей ее полноте, во всем ее объеме; конечно, должны изучаться возможно полнее соматические корреляции этой личности, но их одних пока еще слишком мало; психопат должен изучаться во взаимоотношении с окружающей его средой, во всех его столкновениях с этой средой, во всех ее реакциях на нее, во всех противоречиях его психики, но всегда он должен изучаться как нечто единое, целостное. Наконец, психопат должен изучаться не только в течение отдельных, болезненных этапов его жизни, а по возможности на протяжении всего его жизненного пути; только тогда можно быть до известной степени гарантированным от всякого рода поспешных выводов и обобщений, только тогда можно отделить временное, случайное, преходящее от постоянного и стойкого. Эти три методологических условия кажутся нам необходимыми при изучении психопатий.

Путь, которым можно идти при изучении этого материала, думается нам, двоякий: один путь, путь испытанный, надежный, давший нам уже блестящие результаты, это путь от болезни к здоровью, от большой сугубой психиатрии к малой, пограничной, путь, которым до сих пор шла наша дисциплина (и не только она одна) и от которого нет никаких оснований отказываться. Другой путь, если угодно, обратный: от здоровья к болезни или, вернее, говоря, путь, имеющий своим исходным пунктом не население психиатрической больницы, а обычную жизненную среду, обычную жизненную атмосферу; этот путь изучает личность в ее взаимоотношениях с окружающей средой, с акцентом на последней. Результатом чрезмерного увлечения таким взглядом является предложение заменить термин «психопат» термином «социопат», - предложение, на наш взгляд, и неприемлемое, и ничем не оправдываемое, а, главное, слишком упрощающее эту столь сложную проблему. На этом втором пути изучения особенно много внимания уделяется вопросам воспитания, быта, профессии, ситуации. Эти два пути совершенно разные, но они не исключают, а дополняют один другой. Второй путь, думается нам, в деле изучения психопатий дал еще очень немного, но некоторые вопросы, поставленные благодаря именно этому пути, и очень интересны, и принципиально важны. Соединить, однако, эти два пути в одном исследовании, нам кажется, очень затруднительно. В нашей работе мы главным образом исходим из клинического опыта и клинического материала; другими словами, мы идем первым путем, это делает нашу работу несколько односторонней; однако фактор социальный, ситуационный, в широком смысле слова, мы не только не игнорируем, а определенно подчеркиваем и имеем в виду...