В. Гитин - Эта покорная тварь – женщина

Итальянский писатель и публицист Пьетро Аретино (1492—1556) описал несколько характерных типов итальянских кокоток, одна из которых, Вероника Франко, так писала одному из своих поклонников:

«Вы прекрасно знаете, что среди тех. которые сумели покорить мое сердце, я более всего дорожу теми, кто интересуется наукой и свободными искусствами, мне столь близкими и милыми, хотя я только невежественная женщина. С особенным удовольствием беседую я с теми, кто знает, что я могла бы всю жизнь учиться, где и когда только случай представится, и что я все свое время проводила бы в обществе знающих людей, если бы то позволили мои обстоятельства».

Другая «интеллектуальная куртизанка», по словам Аретино, писала стихи и читала в подлиннике латинских философов.

О третьей, Лукреции, он пишет следующее: «Она похожа, по- моему, на Цицерона, знает всего Петрарку и Боккаччо наизусть, а также множество прекрасных стихов Вергилия, Горация, Овидия и многих других поэтов».

Некоторые исследователи той эпохи склонны считать «новых гетер» чуть ли не интеллектуальной элитой, на что Э. Фукс отвечает довольно вескими контраргументами:

«Так как видная куртизанка была провозглашена эпохой самым драгоценным предметом роскоши, самым желанным предметом наслаждения, то она, по необходимости, должна была щеголять всеми теми ценностями, которые повышали тогда значение человека. А этими ценностями прежде всего было искусство и наука. Хотя каждая куртизанка усерднейшим образом позировала в требуемой эпохой роли, зная, что публика хотела, чтобы даже и продажную любовь ей подносили на золотом блюде, все же поведение ее было не больше, как подделкой, видимостью.

Гетера уже не могла стать тем, чем она была в античном мире, так как содержание брака значительно изменилось. В имущих и господствующих классах законная жена уже перестала быть простой производительницей законных наследников, чем она была в Греции, она сама стала предметом роскоши. С того момента, как совершился этот переворот, куртизанка была и оставалась только суррогатом. Оба явления тесно связаны между собой, а сущностью суррогата всегда является поддельность».

Следует отметить еще одну роль куртизанки в ту эпоху — роль модели.

Эти женщины позировали всем великим живописцам Ренессанса, и именно их изображениями любуются вот уже не один век миллионы восхищенных зрителей. Они смотрят на нас с полотен Мурильо и Гольбейна, Тициана и Вермеера, Гальса и Рембрандта.

Да, вот такие они были...

Одни восторгались ими, другие считали их всего лишь необходимым злом, третьи пользовались ими лишь как постельными принадлежностями и сношали их в очередь со своими друзьями, слугами и собаками, но тем не менее, вовсе не эти женщины определяли колорит общей картины нравов эпохи Возрождения, а другие, которые, получив внезапно свалившуюся на них свободу, начали широко пользоваться ею со всей детской непосредственностью и со всей непредсказуемостью женского характера.

--------------------------------------------------------------------------------------------------

«В Неаполе не так давно один бедняк женился на красивой, прелестной девушке по имени Перонелла; он был каменщик, она — пряха, и на скудный свой заработок они кое-как сводили концы с концами. Случилось, однако ж, так, что некий юный вертопрах увидел однажды Перонеллу, пришел от нее в восторг, воспылал к ней страстью, стал усиленно домогаться ее расположения — и добился своего.

Касательно свиданий они уговорились так: ее муж вставал спозаранку и уходил либо на работу, либо искать работу, а молодой человек должен был в это время находиться поблизости и поглядывать, ушел ли муж, а так как улица Аворио была ненаселенная, то молодому человеку не составляло труда тотчас после ухода мужа неприметно прошмыгнуть к нему в дом. И так они проделывали неоднократно.

Но вот в одно прекрасное утро почтенный супруг удалился, а Джаннело Скриньярио,— так звали молодого человека,— прошмыгнул к нему в дом и остался наедине с Перонеллой, а немного погодя муж, уходивший обыкновенно на целый день, вернулся и толкнул дверь,— она оказалась запертой изнутри; тогда он постучался, а постучавшись, подумал: «Благодарю тебя, Господи! Богатством ты меня не наделил, но зато в утешение послал мне хорошую, честную женку! Ведь эго что: только я за порог, а она скорей дверь на запор, чтобы никто к ней не забрался и как-нибудь ее не изобидел!»

Перонелла по стуку догадалась, что это муж. «Беда, ненаглядный мой Джаннело! — сказала она.— Не жить мне теперь на свете! Это же мой муж, пропади он пропадом! И что это ему вздумалось нынче так скоро вернуться? Может, он видел, как ты входил? Ну, была не была! Полезай- ка вот в эту бочку, а я пойду отворять. Сейчас узнаем, что это его так скоро принесло».

Джаннело без дальних размышлений полез в бочку, а Перонелла встретила мужа неласково. «Это еще что за новости? — сказала она.— Что это ты так скоро вернулся? Да еще и со всем своим инструментом? Видно, ты себе нынче праздник задумал устроить? А на что мы жить будем? Где хлеба возьмем? Уж не воображаешь ли ты, что я тебе позволю заложить мою юбчонку или же еще что-нибудь из тряпья? Я день и ночь пряду, из сил выбиваюсь, а ты что? Эх, муженек, муженек!»

Тут Перонелла заплакала. «Бедная я, несчастная, горемычная! — продолжала она.— Не в добрый час я на свет появилась, не в добрый час у него в дому поселилась! Мне бы выйти за хорошего парня, так нет же: угораздило пойти за него; а он меня нисколечко не ценит! Другие с любовниками весело время проводят, у иной их два, у иной — целых три, и они с любовниками развлекаются, а мужей за нос водят. За что же мне такое наказанье?!»

«Полно, жена, не печалься! — сказал муж.— Поверь мне, что я знаю, какая ты у меня хорошая, я только сейчас в этом лишний раз убедился. А ведь я пошел на работу, но только ни ты, ни я не знали, что нынче день Святого Галионе и все отдыхают,— потому-го я и вернулся так скоро домой. Но хлеба нам с тобой на целый месяц хватит — об этом-' то я как раз подумал и позаботился. Со мной человек пришел, видишь? Я ему бочку продал,— бочка-то, как тебе известно, давным-давно пустая у нас стоит, только место зря занимает, а он мне дает за нее пять флоринов».

«Час от часу не легче! — вскричала тут Перонелла.— Ты как-никак мужчина, везде бываешь, должен бы, кажется, понатореть в житейских делах, а бочку продал всего за пять флоринов, я же — глупая баба, за порог, можно сказать, ни ногой, а вот попалась мне на глаза ненужная бочка — я и продала ее одному почтенному человеку, да не за пять, а за семь флоринов, и он как раз сейчас влез в нее — проверяет, прочная ли она».