Валерий Гитин - Эта покорная тварь – женщина

Я ничуть не преувеличиваю, господа, если даже все эти недостатки и не собраны в одной женщине, скажем, в той, которую вы обожаете, то уж наверняка многими из них она обладает; если они ускользают от вашего взгляда, то виной тому — ваша слепота, но они существуют; одежды или манеры могут скрыть то, что привело бы вас в ужас, если бы вы это увидели; дефект остается дефектом независимо от того, виден или пока еще не виден; поищите его хорошенько, прежде чем принимать решение, и вы его обнаружите непременно, а если вы не глупы, сударь мой, то обязательно поостережетесь и не бросите свое счастье и спокойствие на потребу существа, которое вы обязательно, неизбежно будете презирать, как только узнаете его получше.

Да, друзья мои, взгляните на сонм бедствий, которые сулит вам эта проклятая страсть, представьте ужасные болезни, жестокие страдания, материальные расходы, потерю сна, покоя, аппетита, здоровья, непременный отказ от всех других удовольствий; вообразите неисчислимые жертвы, которых она требует, извлеките уроки из моих примеров и поступите, как поступает осторожный кормчий, который сторонится рифов, усеянных обломками тысяч разбитых кораблей.

Скажите, разве так уж трудно обойтись без этих сомнительных удовольствий, когда окружающий вас мир полон других, не менее сладостных и вполне доступных? Протрите глаза, оглянитесь вокруг, и вы увидите, как прекрасна жизнь, если выбросить из нее все неприятное и сопряженное с заботами и треволнениями. Возьмите, например, либертинаж — он даст вам еще большее наслаждение, а взамен потребует только одно: чтобы вы избавились от мертвящей метафизики, которая ничего не прибавляет к удовольствиям, но отнимает многое, чтобы вы наслаждались незамутненным счастьем. Подумайте сами, разве непременно надо любить женщину, чтобы пользоваться ею? Все собравшиеся здесь, надеюсь, понимают, что женщиной лучше наслаждаться, не любя ее, или, по крайней мере, можно питать к ней страсть, но не слишком увлекаться. Зачем портить себе удовольствие, впадая в меланхолию и сумасшествие? Неужели недостаточно провести с ней пять или шесть часов? Одна ночь или сто ночей, проведенных в объятиях любимой, — какая разница, ведь вы получите только одно из бесчисленного количества возможных удовольствий, разбросанных на вашем пути! Тысячи, миллионы свежих, прекрасных женщин ожидают вас, так неужели вы настолько глупы, чтобы ограничиться одной-единственной? Разве не приходилось вам с насмешкой взирать на неотесанного мужлана, который, попав на роскошный ужин, уткнулся в одно понравившееся ему блюдо, хотя стол ломится от разнообразнейших яств? Разнообразие и перемены — вот что делает жизнь по-настоящему счастливой; и если каждый свежий предмет доставляет вам новое удовольствие, каким же надо быть идиотом, чтобы сделаться пленником единственной женщины, которая за всю свою жизнь может доставить только одно, пусть даже самое приятное удовольствие.

То, что я говорил о женщинах, друзья мои, можно отнести в той же мере и к мужчинам. Наши недостатки не менее серьезные, чем у них, и они так же несчастливы, как и мы, когда обрекают себя на унылую жизнь с одним мужчиной; всякая узда — безумие, всякая связь — покушение на физическую свободу, которая дана всем нам от рождения, чтобы мы могли наслаждаться ею здесь, на земле. Ведь пока женщина проводит время с самым распрекрасным мужчиной, вокруг нее крутятся сотни и тысячи других, которые, может быть, еще больше заслуживают ее внимания. Попутно сделаю одно важное замечание: если женщина удовлетворяет мужчину, почему она должна иметь над ним власть? Как же тогда он сможет думать о своих собственных желаниях, если ему приходится быть рабом ее капризов и прихотей? Чтобы получить удовольствие, необходимо обладать превосходством: из двоих людей, лежащих в одной постели, тот, кто делится с другим, наслаждается меньше, чем мог бы, а тот, кто находится в подчиненном положении, не получает ничего. Поэтому надо отбросить идиотскую утонченность, которая заставляет нас находить очарование даже в страданиях; такие наслаждения можно назвать чисто умственными приступами радости, и они не имеют ничего общего с нашими естественными потребностями. Любовь к женщине напоминает любовь к Богу: в обоих случаях мы устремляемся в погоню за призраком. В первом случае мы желаем наслаждаться только духовным, отбрасывая в сторону телесное, плотское, а во втором облекаем в плоть чистейший дух, но и в том и в другом преклоняем колени перед фикцией.

Так давайте же наслаждаться по-настоящему, ибо в этом состоит закон Природы, и поскольку нельзя долго любить предмет удовольствия, не грех и поучиться у созданий, которых мы несправедливо называем низшими. Вам приходилось видеть, чтобы голубь или пес возвращались к своей подруге, кланялись, целовали ей лапу или коготок после того, как закончили сношаться с ней? Если в кобеле и вспыхивает любовь, то ее уместнее считать потребностью или нуждой и ничем иным; как только сука удовлетворит его, его отношение к ней резко меняется — становится безразличным, и это продолжается до тех пор, пока он вновь не почувствует желание, но и здесь его желание необязательно будет направлено на ту же самую суку — объектом внимания кобеля будет первая попавшаяся на глаза сука, а если возникнет ссора, вчерашняя фаворитка будет принесена в жертву сегодняшней. Как же ошибаются люди, отступая от такого поведения, которое ближе к Природе, чем наше! Оно находится в гармонии с ее извечными законами, и если Природа дала нам большую чувствительность, чем животным, она хотела сделать наши удовольствия более утонченными. Когда мы признаем, что человеческая самка есть существо более высокого порядка, нежели самка животного, мы оказываем ей плохую услугу, потому что боготворим ту из ее сущностей, которая наделе унижает ее. Я готов признать, что можно любить ее тело, как животное любит тело самки, но зачем обожать нечто, к телу никакого отношения не имеющее, ибо в этом нечто» заключен механизм, который сводит на нет все остальное, и один этот механизм способен внушить нам отвращение к целому. Я имею в виду характер женщины, ее ворчливость, ее черную душу — словом, то, что подавляет всякое желание насладиться женским телом, и если вы хотите узнать, до какой степени разум мужчины может быть исковеркан метафизическим безумием, послушайте, что плетет опьяненный этим безумием человек, заявляя, что он жаждет не тело возлюбленной, а ее сердце, подумать только — ее сердце! Вещь, заглянув в которую, он содрогнется от ужаса. Это сумасбродство не имеет себе равных, но скажу больше, коль скоро красота является предметом соглашения, то есть вещью абсолютно условной, стало быть, любовь — всего-навсего чисто произвольное понятие, так как не существует общепринятых признаков красоты, которая и порождает любовь.