Михаил Решетников - Психическая травма

Что консолидирует нацию? Вовсе не границы (независимо оттого, «открыты» они или задернуты «железным занавесом»), не флаг, не гимн и не гражданство. Прежде всего, общность истории, языка, культуры, традиции и — самое главное — обращенность в общее (для всей нации) будущее, которое вначале существует только как идея. Есть ли это сейчас? А когда мы говорим о многонациональных государствах, где общность истории, языка, культуры, традиции исходно отсутствует или была вынужденной и временной (а толерантность почти всегда больше декларируется, чем существуют реально), остается только общее будущее, и оно должно обладать равной привлекательностью для всех национальных и религиозных групп. Во всех остальных случаях «разложение» и распад неизбежны. Но стоит ли этого бояться? Был ли распад Римской или Австро-Венгерской империи исторической ошибкой или все-таки прогрессом? Точно такой же вопрос можно было задать и о цивилизациях: шумерской, египетской, средиземноморской… Не относится ли это в равной степени ко всем существовавшим и существующим империям, включая такую виртуальную империю, как «страны НАТО», где количество мусульманского населения уже достаточно значимо и будет последовательно возрастать? А если набраться мужества и задать себе тот же вопрос относительно нашей (европейской) цивилизации?

Здесь уместно вспомнить не лишенное оснований мнение Фрэнсиса Фукуямы о том, что напряжение между различными общинами в социуме объясняется не столько разными стартовыми возможностями, сколько различиями менталитета [107]. Фраза емкая, но не совсем понятная, поэтому обратимся к конкретному случаю, к которому апеллирует цитируемый автор. Например, проблема «белых и черных» на протяжении длительного периода нарциссически воспринималась в американском обществе не как проблема разных ценностей (и их взаимной адаптации), а почти исключительно как проблема снисходительного согласия белого большинства принять в свой круг черных, разделяющих их ценности. Не повторяется ли та же ситуация с мусульманским меньшинством в европейских странах? Пока — меньшинством, но уже достаточным для того, чтобы в некоторых из ведущих европейских стран появились целые районы, где вообще не употребляется язык титульной нации и действуют совсем другие законы. Может быть, стоило бы более серьезно подумать о проблеме регионально, национально и религиозно адаптированного законодательства для всех многонациональных и поликонфессиональных государств? Еще раз повторю: меньшинство, скрепя сердце, еще будет, хотя бы внешне, подчиняться нашим законам, сохраняя язык и традиционный уклад повседневной жизни в семье, как это реально происходит с мусульманским населением в большинстве западных стран. А когда оно станет большинством? Не готовим ли мы себе ту же участь? Не придется ли потомкам тех французов, кто с настойчивостью, заслуживающей лучшего применения, сражался с платками школьниц-мусульманок, затем, подчиняясь законам большинства, в положенное время искать в своих офисах стрелки, указывающие на Мекку?

В октябрьском интервью российскому телевидению Председатель Совета Федерации РФ С. М. Миронов с огромной обеспокоенностью сообщил, что, по прогнозам отечественных демографов, к 2080 году население России составит около 40 миллионов человек. Ужасающая цифра. В связи с дополнительным вопросом было отмечено, что предположительно к тому времени в стране будет еще около 20 миллионов эмигрантов. В последнее трудно поверить. Особенно — с учетом нашей территории и перенаселенностью соседних государств. Эмигрантов будет как минимум 40–50 миллионов. Иначе это будет «ничейная» территория. И нам уже сейчас, если мы хотим сохранить себя как народ, нужно иметь стратегическое решение этой проблемы. И ученым есть что предложить. Об этом нужно было думать еще вчера, включая проблему специфики эмиграции в Россию и будущее качество нации (как известно, интеллектуальная и финансовая элита с Востока и Юга предпочитает Запад). Поэтому опыт Парижа, где уже сейчас около 30 % населения — эмигранты с Востока и Юга, совершенно неприменим к Москве, где таковых пока только 12 %. Хотя ноябрьские события (2005) в Сен-Дени показывают, что и общего здесь немало, в том числе — и с уже упомянутым опытом США (особенно если учитывать заявления французских правительственных структур по поводу тех мест, которые уготовлены французским гражданам — неевропейцам, «не желающим интегрироваться в нашу культуру»). Аналогичные процессы идут и будут продолжаться во всех европейских странах, так как потребность в эмигрантах будет последовательно расти, и уже есть специальные исследования по поводу ряда массовых профессий, которые практически никогда не избираются представителями титульной нации.

Не хочется брать на себя роль Кассандры, но будущие поколения, скорее всего, будут относиться уже к постевропейской цивилизации. Хорошо это или плохо? Если встать в нарциссическую позицию европейца, то плохо. Впрочем, точно так же реагировали бы современники позднего периода египетской цивилизации или любой другой. Если смотреть на это объективно — это не хорошо и не плохо, ибо неизбежно. О других вариантах «решения проблемы», которые мне как европейцу омерзительны, я уже писал и не буду повторять.

Вернемся к главному вопросу. Если мы хотим покончить с терроризмом, то неизбежно должны подумать о будущих поколениях (15-18-летних), откуда терроризм уже на протяжении десятилетий черпает силы и сторонников, а также о том, на основе чего и как формируется «террористическое мировоззрение».

К сожалению, у меня нет статистики и серьезных психологических исследований социального терроризма подростков, который буквально захлестнул Россию и США после первых крупных терактов (2001–2004). Но мои американские коллеги, уделившие звонкам о минировании школ и убийствам, совершенным подростками в период после сентября 2001 года, более пристальное внимание, в большинстве случаев обнаружили, что ведущими мотивами «малолетних террористов» являлись: протест против давления властных структур (собственных, юношеских и преподавательских организаций) и обесценивание человеческих отношений. Разве не те же факторы (даже навскидку) проявляются в расстрелах сослуживцев в армейской среде? Еще раз повторим: протест против давления властных структур и обесценивания человеческих отношений принимал самые различные формы — от, казалось бы, безобидных до поражающих своей жестокостью. При одних и тех же побуждающих мотивах. С этой точки зрения уместно задать еще один вопрос: так ли уж сильно отличаются анонимный звонок о мнимом минировании школы от расстрела одноклассников или массового захвата заложников? Количественные ли это отличия или качественные (с точки зрения мотивов преступления и способствовавших ему факторов)? Психической травме были посвящены основные части этой книги, но здесь уместно еще раз подчеркнуть, что «этническая психическая травма» (нанесенная иной этнической группой) — всегда имеет качественно иные содержание, смысл и последствия…