Джеймс Холлис - Душевные омуты

Через некоторое время, которое ушло на болезненное приспособление к новой жизни, на трудоустройство, на переживание материального кризиса и вины за свой неудачный брак, Роберт вступил в связь с другой женщиной. Теперь будущее казалось ему не таким мрачным и не столь обремененным грузом прошлого. При этом совершенно неожиданно для себя Роберт вновь ощутил возвращение прежней депрессии, которая на время ослабла, но совсем не отступила. Он чувствовал себя уставшим, утратившим надежду начать все снова, а какое-то время спустя поссорился со своей новой подругой, обиделся на нее и решил расстаться и с ней. Оказалось, что мироощущение, связанное с материнско-отцовским имаго и с его детским бессилием накануне операции, оставались жестко встроенными в психическую структуру Роберта. Вскоре он вступил в близкие отношения с новой подругой, в которых проявлял пассивно-агрессивное поведение, присущее его отцу в отношениях с подавлявшей его женой, — теперь такое поведение стало воспроизводиться как стратегия человека, ощущающего себя бессильным принимать жизнь такой, какая она есть. Его недовольство новой подругой, по-видимому, выбило его из колеи и заставило проститься с надеждами на начало новой жизни. Таким образом, Роберт вновь оказался в прежней трясине, охватившей его профессиональную деятельность, его отношение к женщинам и к самому себе. Иначе говоря, в любой сфере жизни мы сталкиваемся со своими комплексами, ибо они всегда остаются с нами. «Куда б ни полетел, я окажусь в Аду; ведь Ад — я сам».

Как раз в это время Роберт начал терапию. Он чувствовал безнадежность и бессилие, которые, в сущности, были обусловлены его первичным комплексом. Потребовалось время, чтобы он признал свой реактивный перенос материнской власти, которую испытывал в детстве, на свою новую подругу. Это осознание снова вызвало у него депрессию, он снова стал обидчивым и пассивно-агрессивным. А кто бы вел себя иначе, если бы попал в то же самое болото? И у Роберта существовал перенос своего бессилия испуганного ребенка на решение мучительной задачи своего возвращения в деловой мир.

В то время, когда Роберт потерял всякую надежду, ему приснился следующий сон: Я вместе с N (своей подругой). Здесь есть два небольших озерца: одно чистое, другое мутное. Я плаваю во втором. Стоящий поблизости рыбак вытаскивает из мутной воды пять форелей. Я вхожу в мутный пруд и сразу начинаю тонуть, словно меня затягивает в водоворот. Я опускаюсь на глубину шесть футов, затем опрокидываюсь на спину и раскидываю руки в стороны, чтобы не пойти ко дну. Тогда я перестал погружаться и затаил дыхание, ощущая силу, которая тянула меня в глубину омута.

Так как тема этого сновидения — погружение в омут и трясину, она позволяет увидеть полную клиническую картину. В тот момент, когда Роберт старался не утонуть, у него возникло ощущение человека, «ступающего по воде».

Размышляя над образами своего сновидения, Роберт пришел к весьма ценным ассоциациям. Он ходил на рыбалку с отцом и сохранил о ней приятные воспоминания, которые стали связующим звеном в его переживаниях. Он никогда не видел, чтобы в таких грязных прудах водилась форель, так как эта рыба живет в чистой проточной воде; но в его сне рыбак вытаскивал форель именно из грязного пруда. Роберт перенес свой Ад в свои новые отношения. N присутствовала в сновидении, но он не мог к ней приблизиться, а она, в свою очередь, не могла ему помочь разрешить его противоречия. Один пруд был чистым — символ здоровой, исцеляющей встречи с бессознательным, — но в это время Роберт едва не утонул в другом. Его поза, которая у него ассоциировалась с распятием, напомнила ему время пребывания в больничной палате в тугом гипсовом корсете. У него возникла ассоциация с тем самым моментом, когда ему должны были поставить капельницу, пока он в ужасе ожидал, когда его повезут на операцию. Роберт боялся утонуть в этом пруду и еле-еле сохранял равновесие.

Сновидение Роберта — превосходная иллюстрация воздействия первичного комплекса на актуальное состояние человека. Оказавшись перед выбором, он обнаружил, что находится во власти своей старой модели поведения. Он не мог изменить свою жизнь из-за своего ограниченного воображения. Он хотел, чтобы N пришла к нему на помощь и спасла его, но этого не произошло. (Если бы в реальной жизни она это сделала, то обязательно оказалась бы в роли матери, а это было бы совсем не лучшим вариантом; Роберт должен был спасти себя сам.)

По существу, и во сне, и в жизни перед Робертом возникла альтернатива: либо медленно погружаться в трясину, пока не угаснет его дух, либо изо все сил стремиться на поверхность. Более того, в сновидении присутствует образ, символизирующий маскулинную энергию, с которым связан совершенно иной путь к спасению, — этот образ возвращает Роберта к его потребности в поддержке отца. Рыбак может войти в воду и при этом уверенно стоять на дне. Он может извлекать из глубины пруда жизненно важные объекты — рыбу, которой можно питаться, поддерживая свою жизнь. Интересно, что мудрый создатель сновидения знал, что даже в этом гиблом омуте можно поймать живую форель, но это могут сделать те, кто не сидит сложа руки.

Роберт считал, что в этом сне рыболов мог бы достать его на шестифутовой глубине (которая напоминала ему пребывание в могиле на глубине шесть футов) и вытащить его наверх. Но образ мужчины-рыбака символизировал лишь возможность спасения. Роберту следовало приложить усилия, чтобы до него добраться, иначе говоря, превратиться из пассивного, парализованного ужасом, тонущего ребенка в пловца, который может установить контакт со своим внутренним рыбаком, символическим воплощением маскулинности, способным самостоятельно выбраться из болота и избавиться от Иксионовых навязчивых повторений, характерных для поведения его отца. Роберту следовало проделать эту работу, переосмыслить ощущение своего Я и перекинуть через пропасть, имеющуюся внутри каждого из нас, канат нашего мужественного воображения.

Если у нас внутри существует Ад, который мы создаем вследствие навязчивой одержимости, значит, у нас внутри должен находится и Властелин «мира мертвых». Когда Апостол Павел сказал, что он знает добро, но не делает добро, встает вопрос: почему? Христиане могли бы сказать, что мы тяготеем к греху, что мы всегда совершаем худший выбор из-за своего упрямства. Платон и его последователи, богословы XVIII в., а также многие либеральные реформаторы ХIХ-ХХ вв. считали, что мы не делаем добра из-за своего невежества. Если бы мы были более образованы и более сознательны, считают они, то обязательно выбрали бы добро.

Другие мыслители, начиная с Ницше и Достоевского и кончая аналитическими психологами, изучают неподконтрольную Эго энергию Тени, которая может соблазнить Эго и вступить с ним в сговор. Иначе говоря, «хорошие» помыслы могут иметь плачевные последствия, или благими намерениями вымощена дорога в Ад.