Джозеф Пирс - Биология трансцендентного

Мэй Ван Хо обнаружила некий динамичный, быстро реагирующий жидкокристаллический проводник, который охватывает собой целое. Сила целого, или Святой Дух, может принять любую форму и всегда существует в нашем ощущении мира, в лаборатории или на самой дальней звезде.

Экхардт, испытавший чистую реальность за пределами всего сущего, молит о том, чтобы вернуться туда снова. Бог в образе Экхардта был состоянием возвышенным, но, очевидно, несравнимым с Богом в его собственным облике.

Сегал, слившись со своей вселенной, постигла "Это", постигающее её внутри себя, долго повторяющую: "Человек не исполнитель — все совершает Оно". Но только тогда, когда Оно сделало все с помощью Сегал, она осознала вселенную.

"Не я, но Отец пребывающий во мне творит все эти дела", говорил Иисус по поводу своих чудес. Но без Иисуса нет ни Отца, ни Чудес.

"Без меня Бог беспомощен", делает дерзкое заявление Экхардт. Его заявление совпадает со словами Сюзанны Сегал как и, в конечном счете, с вечным текстом Евангелия.

Оглядываясь в прошлое, я вижу нечто подобное духовному откровению, которое случилось со мной на пятом году моей жизни, совпав с двумя особыми событиями. Первым событием был рассвет. Бледный луч утреннего света принес мне волны какого-то древнего знания. Это вызвало ком в горле, своего рода ностальгию, смутное воспоминание — о чем именно, я точно не знал. Я знал только, что восходящее солнце всколыхнуло во мне страстное чувство ожидания, которое я неоднократно испытывал (и испытываю до сих пор). До семи лет я каждое утро старался, если позволяла погода, встречать рассвет на холме Дорчестер Хилл. За нашим домом находился этот незащищенный от ветра холм, на котором ничего не росло; с его вершины можно было увидеть всю долину и окружающие её Аппалачи.

Как только я приближался к этому высоко расположенному пункту наблюдения, волнение во мне усиливалось. Одолевая последние ярды, я начинал чувствовать, что какая-то пелена, подобная стеклянной стене, отделяет меня от вершины. По мере приближения к ней, мое сердце начинало усиленно колотиться в ожидании того, что на этот раз я прорвусь и найду вожделенный мне предмет и узнаю мучащую меня тайну. Это стремление вызывало во мне страх и в то же время будоражило.

Так каждое утро я достигал вершины холма и спускался вниз после того, как ничего не случалось. Разочарование наполняло меня снова и снова — завеса опять не была сорвана. Ничто не было обнаружено тогда, да и никогда после.

Вторым событием, обозначившим определенную форму духовного пробуждения в детстве, был повторявшийся ночной ужас, который я испытал впервые, когда мне было пять лет, и возникавший неоднократно до одиннадцати. Ночной ужас отличается от ночного кошмара тем, что, начавшись однажды, он продолжается, пока не пройдет весь свой цикл, даже когда глаза спящего откроются, и он будет выглядеть проснувшимся. Для того, кто переживает ночной ужас, видимое окружение проходит сквозь веки и впитывается внутренним зрением, становясь его частью. Любой внешний осязаемый возбудитель способен усилить внутреннее воображаемое состояние спящего. В результате человека невозможно пробудить от ночного ужаса; любая попытка сделать это извне превращается в составляющую часть внутреннего переживания "спящего".

Мой сон начинался с приглушенного, пульсирующего барабанного боя, интенсивность которого нарастала до тех пор, пока он не заполнял собой всю вселенную, поглощая все вокруг, и достигал непостижимых размеров, становясь совершенно ужасающим. В этот момент особенный, металлический, нечеловеческий голос начинал монотонно задавать мне вопросы, без конца повторяя их; требования голоса становились все громче и громче, пока он и окружающая необъятность не становились одним пульсирующим целым. (В раннем детстве меня пугал любой громкий звук, громкость же этого голоса выходила за рамки всех моих представлений.) Сам по себе вопрос был прост: "Что это? Что это?", — повторялся он снова и снова. Любой внешний звук, например, разговоры членов моей семьи, мои собственные крики (которые начинались незамедлительно) становились частью этой пульсирующей бесконечности, увеличивая ее. Это событие всегда проходило свой цикл целиком, звуки постепенно затихали и, наконец, оставляли меня. Мой внешний мир, включая и мою семью, собиравшуюся вокруг меня в попытке остановить мои крики, возвращался ко мне. Но в течение нескольких дней я оставался истощенным, меня подташнивало и трясло.

Как мне много раз рассказывали, обычно во время моих ночных кошмаров мои глаза были открыты, хотя то, что я видел, не было вовсе моей семьей. Это была картина, которую довольно сложно описать: равные части слуха, зрения и сознания, сосредоточенные на вопросе: "Что это?" Огромную часть в моем сне занимала пульсирующая красная аморфная сущность, наполнявшая пространство неотделимыми от нее звуками, предметами и повторяющимся вопросом.

За сном следовала странная амнезия, которая уничтожала всякое воспоминание о завершившемся событии, хотя оно преследовало меня несколько дней спустя, из-за чего я боялся оставаться один. Случалось это три или четыре раза в год, пока мне не исполнилось одиннадцать. В этом возрасте влияние кошмара стало усиливаться по мере того, как я рос, пока не превратилось в главную составляющую моей жизни. Однако в одиннадцать лет я внезапно обнаружил, что, приложив определенные усилия, могу пережить этот сон, не теряя себя. Я мог находиться вне сна, за его пределами, оставаясь в сознании, и таким образом запомнить его содержание. Я был убежден в том, что просто запомнив случившееся, я освобожусь от кошмара. Рядом с постелью я держал бумагу и карандаш и каждую ночь заново укреплял свою решимость запомнить сон, если он вернется ко мне.

По мнению Жана Пьяже, формальное оперативное мышление становится возможным как раз примерно в одиннадцать лет. Пользуясь его терминологией, эта стадия роста характеризуется появлением у сознания способности абстрагироваться от работы мозга и воздействовать на него. Именно это я и сделал, когда тот сон, наконец, вернулся ко мне. На самом деле, я обнаружил себя подверженным ему, поглощенным им, и в то же время на каком-то другом уровне, я оставался вне его, там, откуда я мог наблюдать за ним. Именно этот сторонний наблюдатель во мне не давал мне кричать, хотя к этому стремилось все мое существо. Осмысливая каждую мельчайшую деталь своего сна, я довел свой опыт до конца. После того, как все закончилось, я немедленно сделал полное описание сна и понял, что могу запомнить все примечательные детали. Впоследствии я никогда больше не испытывал ничего подобного, а в нескольких случаях, когда я ощущал нечто похожее на описанное состояние, я продолжал следовать за происходящим вплоть до момента, когда сон рассеивался.