С Пролеев - Энциклопедия пороков

Жестокий -- тот, кто ставит себя вне течения человеческих жизней и испытывает удовлетворение от этакого местоположения. И потому вмешательство жестокой натуры в судьбы людей всего болезненнее, а наносимые им травмы наиболее тяжелы.

В жестокости заключена способность не замечать той очевидности, что человек -- живая душа, Жестокий человек -- мастер фантазий. Он ко всему относится по принципу "как если бы". И это "если бы" всегда принижает действительность, рисуя "ее более примитивной и бесчувственной, чем она есть. Относиться к личности, будто она всего лишь животное, к живому существу -- будто оно неживой предмет, к неорганической природе -- будто она слепой материал для чего вздумается, и ко всему на свете -- будто ничто не имеет достаточного права на существование -- таков дух жестокости.

Однако если все так, как сказано, то жестокость выглядит сплошным отрицанием, и потому становится непонятно, что же она утверждает и чем существует? Ответ прост: жестокость отстаивает избранное существование. "Есть нечто, во имя чего все дозволено",-- вот девиз жестокосердия.

В жестокости, поэтому, заключена вечная рассогласованность с действительностью, несоответствие жестокого человека с ней. Жестокий всегда стоит вне того, к чему относится, как бы предохраняя себя от малейшей возможности сочувствия. Жестокость противоположна жалости. Жалость -- это трепет человека, когда другому больно. Жестокий органически не способен его испытать. Душа жестокого человека -- абсолютно твердое тело, а как может трепетать твердь? Если такое случится, то скорее произойдет не трепет, а землетрясение, не жалость, а ярость-Невосприимчивость к боли другого существа часто вызвана не природной бесчувственностью жестокого человека, а тем, что его собственная душа... пронизана болью. Редко кто бывает столь жесток, как тот, кто сам страдает. Именно болевой шок делает человека бесчувственным, а его действия -- жестокими. То, что причиняет боль, часто само оказывается следствием пережитых мук.

Приходится признать: нет другого пути к обретению гибкости и чуткости души, чем урок боли и жестокости. Не испытав жестокости, не претерпев ее на себе, не причинив боль другому, люди, увы, не способны почувствовать биение живого пульса. Жестокость -- тот тяжелый урок, через который проходит становление каждой личности. Любой, порывшись в памяти, вспомнит примеры собственной жестокости; примеры, которые, быть может, заставят его содрогнуться. Вот это-то содрогание и есть необходимое приобретение души, которое в дальнейшем останавливает нас перед причинением боли другому.

Приучить к чуткости нельзя призывами, и даже самое горячее желание быть милосердным не спасает от проступков жестокости. Только инстинктивное содрогание, подспудно живущее в человеческой плоти и готовое обнаружиться во всякий опасный миг, только оно уберегает нас от собственной жестокости. Нет от нее другого спасения. И потому всякий, стремящийся сделать другого добросердечным, должен быть готов стерпеть его жестокость, и не отозваться столь же безжалостным действием. Без опыта жестокости не возникнет жалость, а в ком нет жалости -- тот не человек. Это жестокое суждение. Но оно, скорее всего, правда.

Серьезность человека проявляется в размеренности и продуманности каждого его действия. Прежде чем нечто совершить, он сопоставляет все "за" и "против", прикидывает возможный исход и соизмеряет свои силы с поставленной целью. Столь похвальная рассудительность заслуживает всяческого уважения. В отличие от серьезного человека, легкомысленный лишен всякой обстоятельности. Он ведет себя как Бог на душу положит. Импульсивность и непосредственность побуждений лежат в основе его поступков. А там -- опять же как Бог даст!

Где у степенной личности рассудительность -- там у легкомысленного безрассудство. Где человек вдумчивый остановится -- там легкомысленный бежит. Где осторожный смолкает -- там легкомысленный восклицает. Надо ли говорить, что из этого для легкомысленного человека выходят одни неприятности.

Однако жизнь нельзя пройти, не отрываясь от опор. Безусловно, основательность и привязанность. К основам степенной натуры производит сильное впечатление, но... Вовремя пойманная синица -- это, конечно, важно, однако... Ведь если вдуматься, то всякий идущий, а не стоящий на месте, всегда отчасти парит в воздухе. Точка опоры, разумеется, необходима, однако, не оторвав ногу от земли, не сдвинешься с места. Так обстоит дело при ходьбе, но совершенно так же и в жизни.

Ведь нам постоянно приходится совершать нечто непривычное, чего не было в нашем прежнем опыте. Ребенок поднимается с четверенек, юноша объясняется в любви, будущий врач впервые делает укол, начинающий судья неокрепшим голосом выносит приговор -- на каждом шагу мы отрываемся от изведанного, опробованного, надежного. Кто отважится оказаться без опоры и гарантированного результата, если не поддержит нас дерзкое легкомыслие? Ему, единственно ему, люди обязаны тем, что не умирают от скуки и не остаются вечно в узких границах одного и того же существования, обреченного стать постылым и убогим от многократного повторения. Испуганно замер бы человек перед неизвестностью и ненадежностью жизни, если бы не прогнало все страхи легкомыслие и рожденная им бесшабашная решимость. Я уверен: первый из наших пращуров, кто поднялся с четырех лап и стал на задние -- был легкомысленный человек. Да! уже человек!

Хвастун -- самый вдохновенный и решительный мечтатель. Ему не хватает робости, чтобы таить в себе заветные чаяния, и он, простодушный, оповещает о них весь свет так, как будто они уже стали действительностью.

Хвастовством люди облегчают свою жизнь. Оно -- спасительное средство, оберегающее того, кто смеет воображать и мечтать, от угрюмости и опасного раздвоения в видении мира. В самом деле, мечтания разъединяют людей, поскольку погружают душу в мир грез, надежд и прекрасных упований. Иногда, опомнившись, мечтающий человек ошеломленно оглядывается кругом и -- о ужас! -- видит совершенно иную, чуждую его грезам реальность. Тогда, несомненно, им овладевает угрюмость и начинается порча характера.

Однако тут -- палочка-выручалочка! -- появляется хвастовство, мигом устраняющее разлад между воображением и действительностью. Самый короткий путь к достижению цели, скорейшее удовлетворение желаний, благодетельное ощущение собственной значительности -- все это щедро дарит нам простейшая хвастливая выдумка.

Одержимый похвальбой человек нередко сам начинает верить в порожденные им миражи и тогда случается чудо -- воздушный замок обретает плоть. Оказавшись во власти своих слов, хвастун бывает вынужден совершить то, чего никогда бы не осмелился и не смог в ином случае. Увлеченный хвастовством оказывается в безвыходном положении. Он уже не может вернуться в обычный мир, не расцвеченный его выдумкой, и волей-неволей напрягает силы, чтобы ее оправдать и не оказаться всеобщим посмешищем. Ведь никто не захочет оказаться в глупом положении и выглядеть нелепо, когда его хвастовство откроется и беспочвенность притязаний станет всем ясна. Так хвастливость восполняет человеческую ограниченность, преодолевает недостаток смелости и решительности, компенсирует вялость желаний и неумелость действий.