Эдвард Эдингер - Христианский архетип. Юнговское исследование жизни Христа.

Мессия бен Иосиф соответствует Иисусу, родившемуся в Назарете, то есть личностному аспекту Самости. Мессия бен Давид соответствует Христу, рожденному в Вифлееме, городе Давида. Он является наследни­ком духа Давида и его предков, то есть трансперсонального аспекта психи­ки. Параллельно в греческой мифологии существует образ близнецов Диоскуров: смертного Кастора и бессмертного Полидевка (Поллукса).

«И родила она сына своего первенца [prototokos— перворожденный]». Для Яхве первенцы имели особое значение. До тех пор пока они не вос­кресали, то есть не возвращались обратно, их следовало приносить в жер­тву. «Освяти Мне каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между сынами Израилевыми, от человека до скота: Мои они» (Исх. 13:2). Имен­но египетский первенец должен был быть принесен в жертву, чтобы воз­ник Исход евреев из Египта. В псалме 88:28, который можно рассматри­вать как обращение к Мессии, Яхве возвещает: «Я сделаю его первенцем превыше царей земли». Апостол Павел описывает Христа, с одной стороны, как пресуществующего, «который есть образ Бога невидимого, рожден­ный прежде всякой твари» (Кол. 1:15), а с другой стороны, как смертного человека, который умер, а после того воскрес, «как первенец из мерт­вых» (Кол. 1:18). Обладая таким качеством, он является «первородным между многими братьями» (Рим. 8:29), который сотворит «Церковь пер­венцев... чьи имена будут написаны на небесах» (Евр. 12:23).

Все эти цитаты являются выражением парадоксальной феноменоло­гии Самости, которая одновременно оказывается и временной, и вечной, и принесенной в жертву, и правящим царем, судьба которой заключается в том, чтобы умирать и возрождаться.

Младенец Христос «лежал в яслях, потому что не было им места в гостинице». Термин «гостиница» (katalyma— гостиная) в Новом Завете был

Использован только один раз. Он появляется в параллельных местах Евангельских текстов от Марка 14:14 и Луки 22:11, в которых Христос, го­товясь к Тайной вечере, посылает апостолов на поиски необходимого по­мещения: «Где комната , в которой бы Мне есть пасху с ученика­ми моими?» Гностики использовали образ гостиной, чтобы говорить о «при­станище в этом мире». В гностическом «Гимне жемчужине» воплощающа­яся душа точно так же спускается с небес в свое временное пристанище в «Египте», считая себя «чужой по отношению к другим обитателям этой гостиницы».

В «этом мире» не существует отдельной комнаты для рождения Са­мости. Оно должно произойти во внешнем мире (extra mundum), ибо яв­ляется исключением, отклонением от норм или даже преступлением по отношению к установившемуся статус-кво. Если человек не хочет пасть жертвой грубых жизненных обстоятельств, связанных с его физическим существованием, ему следует иметь надмирную точку зрения, то есть вы­ходящую за рамки этого физического «мира». «По отношению к внешним условиям жизни возможно иметь психологическую установку только в том случае, если существует точка отсчета, внешняя по отношению к этим условиям». Рождение Самости привносит эту точку отсчета, образуя «неоспоримое переживание личного, взаимного отношения, имеющего высокую интенсивность, между человеком и надмирной властью, кото­рая действует в качестве противоядия от «мира» и его «разума».

Рождение среди животных означает, что пришествие Самости явля­ется инстинктивным процессом, частью живой природы, уходящей кор­нями в биологию человеческого существа. Одному пациенту Юнг сказал, что переживание трансперсональной Самости если само по себе и не вы­зывает инфляции, то «требует величайшей скромности, которую необхо­димо противопоставить этой инфляции. Вам необходимо опуститься на уровень мыши» 7. Соединение унижения и величия представлено двумя раз­ными категориями посетителей, пришедшими поклониться младенцу Хри­сту: пастухами и волхвами.

Согласно Евангелию от Матфея 2: If, «пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: Где родившийся царь иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему». При этом число волх­вов точно не оговаривается. В раннехристианском искусстве их бывает два или четыре; очень редко шесть. Во времена раннего Средневековья их было ровно три 8. В современных снах чаще всего встречаются четыре волхва. Эту разницу можно объяснить, например, тем, что средневековая психика переживала сакральные образы как метафизический гипостазис, тогда как наш современник готов переживать их как физическую реальность. «Про­блема четырех» всегда существует между идеей психического факта и пере­живанием ее в реальности.

Отцы Церкви связывали Рождественскую звезду со «звездой Иако­ва», о которой упоминается в пророчестве Валаама: «Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моана и сокрушает всех сынов Сифовых» (Числ. 24:17). Как отмечает Юнг,

С древних времен не только среди иудеев, но и на всем Ближнем Востоке, рождение выдающегося человека отождествлялось с восхожде­нием звезды... Всегда надежда на пришествие Мессии связывалась с по­явлением звезды'°.

Вот что говорит о Рождественской звезде Игнатий из Антиохии:

Звезда воссияла на небосклоне, причем она находилась выше всех остальных звезд, которые до нее уже были, и ее свет был невыразим, ибо от одного ее появления люди застыли в изумлении. И все остальные звез­ды, включая солнце и луну, стали для этой звезды хором. Она светила намного ярче всех остальных звезд".

Одна звезда, которая светит ярче всех остальных, представляет собой «Одно Светило или монаду» среди многочисленных огней бессознатель­ного и «ее следует рассматривать в качестве символа Самости».

Звезда, которая появилась в небе одновременно с рождением Христа на земле, - это еще один мотив двойного рождения. Он означает суще­ствование трансперсонального, космического спутника Иисуса. Эта тема появляется в современных снах 13. Церковь устроила Кристмас, праздник Рождества Христова, в день зимнего солнцестояния, тем самым присоеди­нив его к языческому образу рождения нового солнца, символически эк­вивалентного Рождественской звезде.

Когда человеку удается встретиться с самой жизнью, когда распускается почка и из малого возникает великое, тогда, как сказал Ницше, «Один становится Двумя» и великий образ, который всегда существовал, но при этом оставался невидимым, открывается более скромной личности с силой откровения... — и это момент величайшей опасности!'

КОГДА ЖЕ ОНИ ОТОШЛИ, - СЕ, АНГЕЛ ГОСПОДЕНЬ ЯВЛЯЕТСЯ ВО СНЕ ИОСИФУ И ГОВОРИТ: ВСТАНЬ, ВОЗЬМИ МЛА­ДЕНЦА И МАТЕРЬ ЕГО. И БЕГИ В ЕГИПЕТ, И БУДЬ ТАМ, ДОКОЛЕ НЕ СКАЖУ ТЕБЕ; ИБО ИРОД ХОЧЕТ ИСКАТЬ МЛАДЕНЦА, ЧТОБЫ ПОГУБИТЬ ЕГО. ОН ВСТАЛ, ВЗЯЛ МЛАДЕНЦА И МАТЕРЬ ЕГО НО­ЧЬЮ И ПОШЕЛ В ЕГИПЕТ, И ТАМ БЫЛ ДО СМЕРТИ ИРОДА, ДА СБУДЕТСЯ РЕЧЕННОЕ ГОСПОДОМ ЧЕРЕЗ ПРОРОКА, КОТОРЫЙ ГОВОРИТ: «ИЗ ЕГИПТА ВОЗЗВАЛ Я СЫНА МОЕГО». ТОГДА ИРОД, УВИДЕВ СЕБЯ ОСМЕЯННЫМ ВОЛХВАМИ, ВЕСЬМА РАЗГНЕВАЛСЯ И ПОСЛАЛ ИЗБИТЬ ВСЕХ МЛАДЕНЦЕВ В ВИФЛЕЕМЕ И ВО ВСЕХ ПРЕДЕЛАХ ЕГО, ОТ ДВУХ ЛЕТ И НИЖЕ, ПО ВРЕМЕНИ, КОТОРОЕ ВЫВЕДАЛ ОТ ВОЛХВОВ. ТОГДА СБЫЛОСЬ РЕЧЕННОЕ ЧЕРЕЗ ПРО­РОКА ИЕРЕМИЮ, КОТОРЫЙ ГОВОРИТ: «ГЛАС В РАМЕ СЛЫШЕН, ПЛАЧ И РЫДАНИЕ, И ВОПЛЬ ВЕЛИКИЙ. РАХИЛЬ ПЛАЧЕТ О ДЕТЯХ СВОИХ И НЕ ХОЧЕТ УТЕШИТЬСЯ, ИБО ИХ НЕТ».