Клаудио Наранхо - Революция, которую мы ждали

Под добродетелью я имею в виду нечто, что Лao-цзы, легендарный основатель даосизма, называл таковой в своей известнейшей книге Дао дэ цзин — «Книга пути и достоинства». Хотя слово «Дао» переводится дословно как путь или как природа, оно также намекает на космический закон, на глубины сознания, на высшую правду и начало всего. Слово «дэ» означает «добродетель» и говорит о добродетели тех, кто существует в гармонии с космическим законом. Иными словами, заглавие этого классического даосского трактата можно прочесть как «Даосизм и его добродетели», и таким образом можно понять, что добродетель естественно вытекает из соединения с Дао. Достаточно быть самим собой, жить в соответствии с законами Вселенной, чтобы наши поступки были добродетельными. Следовать Дао — единственное необходимое условие для того, чтобы деяния были благотворными, это внутренний закон, в отличие от внешней морали, прописанной в заповедях или законах, диктующих, что такое хорошо и что такое плохо. Моральные нормы имеют ту же природу, что и сами эти законы, поскольку они представляют собой авторитарные утверждения и по своей сути предполагают полицейскую систему, пронизывающую всю этику западного мира.

Многие терапевты считают своей задачей помогать людям избавляться от полицейского, который живет у них в голове, чтобы они поняли, что им не нужно внутреннее полицейское управление; более того: если человек научится жить без стражника или внутреннего преследователя, результат будет лучше, а не хуже. Несмотря на то, что благодаря воспитанию и образованию мы твердо усвоили, что спонтанные желания вредны, нам следовало бы научиться доверять своим чувствам и своему организму и прийти к пониманию, что мы потенциально гуманные существа, а вовсе не чудовища, которые, как нас учит думать психоанализ рвутся с цепи в подвалах нашей психики.

Американский лингвист Джордж Лакофф уверен, что в нас укоренено убеждение, которое он называет «моделью строгого отца»: мы считаем, что лучшее лекарство от бед — «тяжёлая рука». Если ребёнок плохо учится, нужно сообщить родителям чтобы они его наказали; если весь класс получает неудовлетворительные оценки, нужно ввести более сложные экзамены, и если ученики их не выдержат, перекрыть им пути к получению профессии; если граждане ведут себя недостойно, надо отправить их в тюрьму; а если и это не помогает, необходимо ввести смертную казнь. Есть сторонники смертной казни или, по крайней мере, более суровой системы правосудия, хотя всем хорошо известно, что понимание и любовь действуют благотворнее, чем наказание и угрозы. Но в нашем обществе преобладает принцип наказания и угроз, им заражены все уровни — от семьи до политики, и почти не верится, что люди могли бы жить мирно без контроля закона и полиции.

Хотя были времена, когда этика стояла на страже порядка довольно исправно. Вера в морализм была утеряна, когда люди стали более сложноорганизованными и постигли наказующую сущность морализма. И мне кажется, в наши дни мы начинаем понимать, как хорошо был сфабрикован миф о грехопадении человека после вкушения им плода с дерева познания добра и зла. Библейский текст утверждает, что, вкусив от плода этого дерева, божье творение пожелало сравняться с богами, но лучше бы нам действительно не зазнаваться и не пытаться судить о том, что есть добро, а что зло. В тот момент, когда мы становимся судьями хорошего и плохого, мы становимся моралистами, и стоит только раз и навсегда решить быть хорошими или совершать только добро, как внутри нас рождается дух противоречия.

Но кто верит в то, что можно доверять «интеллекту организма»? Кто верит в интеллект своей животной сущности? Коллективно мы криминализировали не только плоть, но и удовольствие. Когда Фрейд предлагает нам признать во внутреннем мире конфликт «принципа удовольствия» и «принципа реальности» и утверждает, что мы становимся зрелыми людьми, когда признаем границы, накладываемые реальностью на удовольствие, мне кажется, он не учитывает одну вещь: то, что он называет реальностью, является реальностью патриархального мира, то есть реальностью общества, в котором удовольствие осуждалось на протяжении веков.

Ещё на заре цивилизации человек восстал против природы, начав эксплуатировать её не только во внешнем мире, но и во внутреннем, а именно отношением к самим себе как к вьючным ослам — то есть к ресурсу или средству, которое само по себе не человек, а нечто, что служит для удовлетворения амбиций или получения материальных благ, преследуя эгоистические или невротические цели, лишь бы облегчить ужасное, губительное чувство вселенской обделённости. И поскольку этот поворот против всего естественного в нашей природе и окружающем нас мире является потерей добродетели, та добродетель, о которой говорил Лао-цзы, а вместе с ним Сократ и Аристотель, называя её eudaimonia — радостное спокойствие, то есть состояние, в котором человек хорошо себя чувствует и естественным образом совершает достойные поступки, — больше всего похожа на психическое здоровье.

Ближе всего к морали, интересовавшей греческих и римских моралистов, таких как стоики, эпикурейцы, циники, — философов, пришедших за Сократом и размышлявших больше о том, как надо жить, чем о научных проблемах в современном их понимании (Марк Аврелий, Эпиктет, Цицерон), сейчас находится то, что мы называем терапией. Эти философы размышляли о сознании, заботились о том, как людям сосуществовать друг с другом, учили их жить лучше. И если бы мы хотели вернуться к добродетели, нам надо было бы сделать образование не более моральным, а более терапевтичным, чтобы оно заботилось о счастье.

Поэтому жаль, что у нас существует барьер между образованием и, как полагают, сильно отличной от него психотерапией; считается, что это разные дисциплины, тем более в нынешних условиях рынка они конкурируют между собой, как политические партии или футбольные команды. Поскольку преобладающей ментальностью является ментальность гегемонии, каждый кусочек территории отстаивает свои взгляды, и учителя не хотят, чтобы на их поле заходили психологи. Но нам дорого обходится результат образования, который не помогает стать счастливее или построить хорошие отношения с другими людьми. Психопедагога вызывают, лишь обнаружив у ученика серьезные проблемы в учебе, а не потому, что образовательные институты важность эмоционального развития считают одной из базовых ценностей. Хотя образование, которое так озабочено получением информации, что забывает о человеческом развитии, — и это в эпоху вездесущего Гугла или всеведущей Википедии! — выглядит довольно смешно.

Наверное, уже пора озвучить другую теорию невроза , о которой я уже говорил между строк, предполагая, что ответом на идею о классических грехах христианства должна стать не только отрешённая нейтральность, но и добродетель, присущая психическому здоровью. Я имею в виду взгляд на страдание, высказанный Фрейдом. Основатель психоанализа сформулировал множество теорий, но одним из самых глубоких порождений фрейдовской мысли является идея коллективной кастрации.