Под ред. М. Ромашкевича - Эротический и эротизированный перенос

Тем не менее, Мэкэлпайн (1950) подчеркивал, что у пациентов есть "готовность" к переносу, которая трансформируется вследствие аналитической ситуации в "реакции переноса". Мышление Д.Лагаша (1957) идет в том же самом направлении и иллюстрирует роль, играемую принципом воздержания в "стимулировании" регрессии и "реакций переноса" пациента(ки). Рассуждая об опасности, имплицитно присутствующей в концепции "вызывания" переноса — то есть, вызывания переноса силой внушения (которая не обязательно является результатом явно выраженного активного соблазнения со стороны аналитика, но может быть в гораздо большей мере следствием бессознательных манипуляций) — Лапланш (1987) высказывает гипотезу, что аналитическое лечение, в силу некоторых своих характерных черт и правил, "влечет за собой разновидность структурного воспроизведения условий сексуального пробуждения" (161). Поэтому он соглашается с Лагашем относительно защитного аспекта определенных фрейдовских формулировок по поводу переноса, и считает перенос продуктом аналитической ситуации, хотя его теоретические аргументы отличаются от аргументов Лагаша и Мэкэлпайна.

Все же, с этой точки зрения, представляется невозможным в полной мере объяснить наличие крайне эротизированного психотического или парапсихотического переноса, который возникает в анализе, иногда с самой первой сессии.

Предостережение Фрейда также служит высвечиванию того факта, что особое качество объектной любви аналитика во многом неадекватно, что согласуется с его объяснениями относительно роли нарциссизма (1914) в составе либидо. В действительности то, что он мог говорить о переносе, а не о переносах, указывает на то, что Фрейд понял либидинальную природу переноса. Стоит процитировать ясно выраженное прояснение этого момента в работе Фрейда "О нарциссизме. Введение":

"Он [невротик] ищет тогда возврата к нарциссизму от своего расточительного израсходования либидо на объекты, избирая себе по нарциссическому типу сексуальный идеал, который обладает недосягаемыми для него, невротика, качествами. Это и есть излечение через любовь, которое он обычно предпочитает аналитическому. Он и не верит в другой механизм исцеления, с ожиданием именно такого исцеления он большей частью приступает к лечению и связывает это ожидание с личностью лечащего его врача" [57] Цит. по Фрейд 3. О нарциссизме, в кн."Либидо", М., 1996, с. 117. - Прим.перев. .

Из этого следует, что неспособность любить и ожидание получения любви, которые пациент приносит с собой в качестве терапевтического плана, разрешаются через "любовь", но ту, которую мы называем любовью в переносе. Эта субституция [58] Субституция (позднелат. substitutio, от лат. substituo - ставлю вместо, назначаю взамен). - Прим. перев. между эго и объектом (от любовника(цы) к любимому(ой) и наоборот) была хорошо проиллюстрирована Лаканом (1991).

Приходится ждать появления "Массовой психологии и анализа человеческого Я" (Фрейд, 1921), где подробно рассматриваются подразумеваемые здесь проблемы: постановка объекта на место эго-идеала или эго, идеализация объекта, роль идеала-эго, то есть аналитика в качестве идеализированного объекта. В двух работах Гринэкр (1966а, 1966b) исследует этот аспект "сверх-идеализации" аналитика и анализа, который может окрашивать особый тип переноса.

Беглый взгляд на роль нарциссизма в любви в переносе оценивает должным образом всю сложность и разнообразие вовлеченных сюда феноменов, но является лишь попыткой проследить тот путь, которым шел Фрейд в исследовании феномена любви, для того чтобы развеять какое-либо подозрение психоанализа во внушении.

3. Фрейдовская фраза, которая сравнивает аналитическую ситуацию с "игрой", еще раз доказывает, что в концепции переноса наличествуют определенные двусмысленности и колебания. С одной стороны, вторжение страсти в аналитическую ситуацию сравнивается с вторжением действительности; с другой, использование театральной терминологии — "изменение сцены", "игра", "театральное представление" — намекает на "как если бы".

Поднятая проблема неизбежно позволяет различные модуляции в ответах. Маннони (1982) сожалеет о неадекватном лексиконе, имеющемся в нашем распоряжении, для описания уникальной природы реальности переноса. Такие слова как "действительный", "воображаемый" и "фиктивный" представляются недостаточными для описания специфических аспектов аналитических переживаний. Он заключает, что если необходимо говорить о "воображаемом" и "действительном", тогда любовь в переносе определенно находится на стороне действительности, это находится в соответствии с тем характером подлинности, который уже ранее был приписан ей Фрейдом. Даже при этом, Маннони настойчиво продолжает использовать "театральный" лексикон Фрейда, включая упоминания знаменитой "дополнительной сцены" Фехнера {ein anderer Schauplatz, фразы, несколько раз цитировавшейся Фрейдом), и поэтому склоняется к описанию переноса как "воображаемого".

С точки зрения, диаметрально противоположной взгляду Маннони, индивид сталкивается со сходным затруднением. Если, например, мы анализируем концепцию "рабочего альянса" эго-психологии, обращая особое внимание на любовь в переносе, мы сталкиваемся с тем же самым типом затруднения. Работа Зетцель (1956) и Стоуна (1961) обеспечивают предпосылки для концепции "рабочего альянса", как он определен Грйнсоном (1965). Рассматривая любовь в переносе, Гринсон говорит, что когда реакции переноса эго-синтонны, первый шаг заключается в том, чтобы "сделать реакцию переноса чуждой эго. Задача заключается в том, чтобы добиваться осознания разумной частью эго пациента, что его чувства переноса нереалистичны, основаны на фантазии и имеют некую сходную мотивацию" (233). Но не говорил ли Фрейд, что прекрасные речи (то есть речи, адресованные разумному эго) бесполезны перед лицом страсти?

Имеется много возможных возражений такому теоретико-техническому предположению. Действительно ли разумное эго существует, если действующее сопротивление (как оно определено Фрейдом в этой работе) является в точности тем эго, которое препятствует рассмотрению патогенного ядра? Почему любовь в переносе должна определяться как нереалистическая, когда Фрейд квалифицировал ее как подлинную? Не оставляет ли эта техническая формула критерий реальности в руках аналитика, призванного теперь судить, какие страсти его пациента реальны, а какие нет, и опять, на каком основании? Не установил ли Фрейд, что всякая любовь основана на фантазии и имеет скрытую мотивацию?

Здесь не место для дальнейшего исследования этих возражений, которые выходят далеко за пределы трактовки любви в переносе; скорее я хотел показать, как даже придерживаясь теоретической ориентации, предложенной Гринсоном, все еще подвергаешься риску "как если бы" и манипуляции.