Гарри Гантрип - ШИЗОИДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И САМОСТЬ

Метапсихология Кляйн основывается на теории эгоразвития вследствие наследственной предрасположенности, однако ее работа относительно фантазии требует эго-развития вследствие окружающих объектных связей. Сегал ясно показывает, что кляйнианцы двигались в этом направлении, опираясь на два базисных момента: (а) с самого рождения наличествует реальное эго (pp. 2-3); (б) «влечения по самому своему определению направлены на объекты». Это явное принятие пересмотра теории Фэйрберном. Он отметил, что еще в 1929 г. Фрейд писал в «Недовольстве культурой»: «Любовь ищет объекты», — и при проведении различия между эго-влечениями и объект-влечениями он писал: «Для энергии последних влечений и исключительно для них я ввел термин либидо». Фэйрберн комментировал это в 1944 году: «Тем не менее все возрастающая концентрация психоаналитического исследования на объектных связях оставила без изменения первоначальную теорию о том, что либидо, главным образом, ищет удовольствия» (р. 83). Эта «все возрастающая сосредоточенность на объектных связях» была обусловлена работой Кляйн и привела к «пересмотру психопатологии» Фэйрберном (1941), отрицавшим точку зрения о том, что «ход ментальных процессов автоматически регулируется принципом удовольствия» {Freud, 1920). Он утверждал, что «конечной целью либидо является объект» (курсив Фэйрберна). Лишь эта точка зрения может быть отправной для подлинной теории объектных связей и эго-психологии, психодинамической теории человека как «личности».

Такая подлинная теория объектных связей имплицитно содержится в трудах Кляйн, однако сохранение ею теории влечений не дало возможности сформулировать это достаточно четко. Это подтверждает следующая цитата из Сегал.

«По мнению Мелани Кляйн, бессознательная фантазия является ментальным выражением влечений и поэтому, подобно им, существует с самого начала жизни. Влечения по определению ищут объект. Переживание влечения связано в психике с фантазией об объекте, соответствующей данному влечению. Таким образом, для каждого инстинктивного влечения существует соответствующая актуальная фантазия. Для желания есть возникает соответствующая фантазия о чем-то, что может быть пригодно в пищу и что несет удовлетворению этому желанию, — о груди» (р. 2).

Таково незамысловатое утверждение о том, что, подобно биологическому инстинкту, фантазия о соответствующем ему объекте «существует с самого начала жизни», т.е. что фантазия об объекте существует до какого-либо переживания объекта, что у младенца имеется врожденная фантазия о груди еще до того, как он сталкивается с реальной грудью. Это явно недоказуемое предположение. Как раз такие утверждения подвергались критике Лэнга: если бы теория объектных связей действительно была такова, то объекты в такой теории являются внутренними объектами, а не реальными объектами. В кляйнианской теории влечения по самому своему определению ищут не реальный объект, а фантазийный объект. Переживание реальных объектов должно приспосабливаться к этому предопределенному паттерну. Сегал далее не обращает внимания на тот факт, что о влечении к смерти нельзя утверждать, что оно ищет объект, ибо по самому своему определению оно ищет не связи, а деструкции объекта. Клинический опыт подталкивал кляйнианцев к полноценной теории объектных связей, от которой их удерживает теория влечений в целом и «влечение к смерти» в частности. Если бы существовало влечение к смерти, то не могло бы с самого рождения развиваться соответствующее целостное эго, и поиск объекта не был бы в базисной природе нашей врожденной оснастки. Сегал поднимает вопросы относительно влечения к смерти, с которым она не сталкивается непосредственно. А это решающий момент.

Кляйнианцы объясняют, что создание внутреннего фантазийного мира запускается как следствие влечения к смерти, которое входит в нашу психобиологическую оснастку. Они не воспринимают внутренний (фантазийный) мир как порожденный неблагоприятными переживаниями в объектных связях в реальной жизни, хотя данная точка зрения могла бы обладать намного более верифицируемым клиническим смыслом. Влечение к смерти не является в каком-либо смысле гипотезой, выведенной из клинических данных. Это понятие — теоретический конструкт, навязываемый данным и становящийся догмой. Мы должны проводить явное различие между крайне важным клинически описанием личности и невроза, даваемыми Кляйн, и теми теоретическими идеями, которые она использовала для их объяснения. Сама ясность изложения Сегал увеличивает проблему. Кляйнианская «метапсихология» представляет собой перевернутую вверх дном пирамиду, базирующуюся на непрочной верхушке, концепции «влечения к смерти», крайне спекулятивной и субъективно выведенной из идей Фрейда. Она была отвергнута, как показал Джонс, практически всеми аналитиками, за исключением кляйнианцев. Можно было бы поэтому предположить, что Сегал поймет необходимость оправдания этой концепции, однако она считает ее бесспорным, очевидным фактом:

«[Эго] с самого начала имеет тенденцию к интеграции. Время от времени, под воздействием влечения к смерти и непереносимой тревоги, эта тенденция уничтожается... При столкновении с тревогой, порожденной влечением к смерти... эго расщепляет себя и проецирует ту часть себя, которая содержит влечение к смерти, вовне на грудь. Так что грудь воспринимается плохой и несущей угрозу эго... Первоначальный страх перед влечением к смерти переходит в страх преследования» (р. 12).

Это чистая, недоказанная догма. Единственное доказательство это круговая аргументация: влечение к смерти порождает такой-то и такой феномен, поэтому этот феномен доказывает наличие влечения к смерти. Однако это понятие управляет всей кляйнианской схемой: теоретические положения навязываются клиническому материалу. Эго расщепляет себя из-за страха перед собственным влечением к смерти, без и до какой-либо связи с объектами; «плохость» объекта определяется не в переживании объекта, а в проекции влечения к смерти, и «плохость» самости ощущается не в связи с объектами, а потому, что она частично обусловлена влечением к смерти. Все начинается со страха эго перед собственным влечением к смерти. Результатом является догма о «первичном зле», строго соответствующая теологической догме «первичного греха». Человеческая природа содержит крайне могущественную врожденную деструктивную силу, которая антисоциальна и антилибидинальна. В течение многих веков данное представление очаровывало людей, от Зороастра, Платона, святого Павла до Фрейда и Кляйн. Если все это так, тогда эго с самого начала является «расщепленным» не вследствие переживания плохих объектных связей, а вследствие своего биологического наследия, «врожденной полярности влечений — непосредственного конфликта между влечением к жизни и влечением к смерти» (р. 12). Так как это расщепление имеет место, таким образом, до какого-либо переживания младенцем объектов, все его переживание объектов становится автоматически и неизбежно расщепленным не вследствие тех или иных качеств объектов, а вследствие собственной природы младенца. Он в действительности не способен воспринимать объекты просто на основании своего опыта их обращения с ним. Воздействие окружения является лишь вторичным и подкрепляющим. Вся кляйнианская психопатология, столь клинически насыщенная, могла бы быть построена, метапсихологически говоря, в представлении о внешнем мире, на который проецируется воздействие влечения к смерти.