Андрей Курпатов - Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии

Человек, уже будучи в мире, причем, в совершенно реальном мире, создает новый, дополнительный, второй мир – мир идей, мир, по сути своей, эфемерный, но для человека более чем значительный. Вот почему человек способен пожертвовать первым ради второго. Смерть «за идею» – это феноменальное «достижение» человечества, отличающее его столь разительно от всего живого, достижение, могущее стать абсолютным критерием человеческого существования.

И все это кажется странным, даже нелепым, но ведь именно разрушая, мы способны достигать совершенства. Все, что создает наш мозг, наше мышление – это стены и башни, которые могут быть замечательны сами по себе, но они искусственны, они отделяет нас от существа. Но все же наше существо слишком хорошо само по себе, чтобы мы могли позволить ему существовать отдельно от нас. Это было бы просто верхом расточительности! Парадокс «золотой клетки» – она красива, но лишает нас красоты. Вместе с тем, не создав, и не разрушишь, не зная несвободы, не сможешь оценить свободу. Вот почему, именно наша способность к саморазрушению научила нас истинному чувству красоты. Недаром мы, без всякой предварительной метафизической подготовки, с таким почтением относимся к понятию «духовного кризиса».

Такой кризис есть разрушение стен, того огромного, почти неприступного замка, который мы выстроили на благодатной, ко всему способной почве. И в этом построении себя, для возможности еще большего, еще более значительного разрушения, и состоит основное противоречие человека, противоречие, благодаря которому он и есть человек, «человек, свидетельствующий прекрасное». Человеку дано величайшее страдание – страдание собственного разрушения, ощущение собственного конца. Но именно такова цена истинной красоты, и тем ценнее этоэстетическая работа. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» [Иоанн XII, 24]. Эти слова Христа транскультурны и трансрелигиозны – чтобы возродить мир, его нужно уничтожить, говорит нам Ветхий Завет историей Потопа, о том, что лишь отчаяние, доведенное до предела, открывает нам истину Божественного, писали Кьеркегор и Ницше, и даже в народном фольклоре, чтобы преобразиться, герой должен прежде погибнуть, прыгнув в кипящие котлы.

И, видимо, таков механизм. Когда человек достигает собственной сущности, он доходит до центра себя, и этот центр – суть, абсолютное ничто , которое определяет индивидуальность всех будущих отношений человека, то есть фактически подлинно личное, индивидуальное существование самого человека. Но вместе с тем, этот центр так и остается этим Ничто, при этом, Сущее, как показывает онтология психософии, есть такое же Ничто – безграничная возможность мира. Ничто равно Ничто, и то, и другое – и Ничто человека, и Ничто Сущего – это неограниченная возможность. Отличны лишь их сущности, центры, которые определяют индивидуальность будущих отношений и делают человека человеком, а Сущее – Сущим. Коли так, то нельзя допустить, что их возможности различны, поскольку они неограниченны. Таким образом, приходя к своему Ничто, мы, тем самым, приходим к Ничто Сущего. Наша чистая сущность, как в зеркале, свидетельствует Сущее. Они отличны (из-за потенциальной индивидуальности будущих своих отношений, иными словами – из-за своих тенденций, но тенденции рождаются там, где есть к чему их применить, но их нельзя применить к ничто, поэтому здесь это отличие не играет роли), и они тождественны (поскольку представляют собой неограниченную полипотентную возможность, которая просто не может быть отличной из-за своей неограниченности).

В своей знаменитой статье «Что такое метафизика?» М. Хайдеггер пишет: «В Ничто человеческого присутствия сущее в целом впервые только и приходит к самому себе сообразно своей наиболее собственной возможности, то есть конечным образом». И добавляет в примечании: «В опыте ничто рушится все в человеке, кроме его чистого существа» 108. Именно в собственной ничтойности мы оказываемся тождественны Сущему, и поэтому красота в нас, это красота во всем – и не за счет проекции (наплывания, поглощения, обезличивания, всепринятия), а за счет тождественности. Но ведь именно наш первичный центр и порождает отношения (до поры до времени, это прерогатива именно нашего сущностного центра, но в процессе формирования личности он теряет ее, а впоследствии, в процессе развития личности, эта способность может вернуться к нему), и поэтому именно эти отношения красивы.

Впрочем, они не слишком деятельны (в привычном для нас понимании этого слова), о них, скорее, можно говорить как о направленности, о побуждении, нежели о деятельности. Но в этом направлении-побуждении и заключена основа живой этики. Живая этика – это не место, которое мы уступили пожилому человеку в транспорте, это наше желание, внутренняя потребность его уступить, оказать помощь. Подлинная этика не может и не должна определяться «цифрами»: сколько бабушек человек перевел через дорогу и сколько поклонов он отбил своему идолу – это не вопрос этики, это вопрос игры в «правильное-неправильное». Живая этика – это внутреннее состояние, это побуждения, идущие от нашего сущностного центра, и они красивы, потому что в этом их сущность. В центре каждого из нас наличествует красота, а не мораль, поскольку мы не рождаемся социальными, мы становимся ими. Красота в нас спасет наш мир.

В философском дискурсе есть разные, более или менее оптимистичные трактовки этой позиции. Так Блез Паскаль, например, менее оптимистичен: «Уясним же, что мы такое: нечто, но не всё; будучи бытием, мы не способны понять начало начал, возникающее из небытия; будучи бытием кратковременным, не способным охватить бесконечность» 109. Впрочем, для философа, существовавшего в логике абсолютного времени и пространства, такой вывод вполне естественен. Достаточно представить себя в огромной комнате без начала и конца, где действует только уничтожающее жизнь время, чтобы понять эту логику. Вот почему Н.О. Лосский отвечает Б. Паскалю необходимостью отказаться от понимания сущности человека в пространственно-временном континууме. Человек – существо сверхпространственное и сверхвременное, утверждает Н.О. Лосский, и «необходимо выработать ясное представление о том, что значит быть существом сверхпространственным и, следовательно, не имеющим в себе той раздробленности, которая свойственна пространственным вещам. Еще труднее, но и важнее научиться понимать, что значит быть существом сверхвременным и, следовательно, не имеющим той раздробленности и той “непрерывной исчезаемости”, которая свойственна событиям и процессам» 110.