Полли Янг-Айзендрат - Ведьмы и герои. Феминистский подход к юнгианской психотерапии семейных пар

Третий тип коммуникации нам известен лучше. Я называю его синтаксической коммуникацией , так как она происходит посредством общеизвестных и общепринятых символов и образов. Большая часть нашей синтаксической коммуникации основана на общности во взглядах и взаимном согласии между людьми. Этот тип символического выражения основан на принципах, которые либо являются общепринятыми, либо предлагаются человеком или группой людей, с которыми осуществляется коммуникация. В детстве синтаксическая коммуникация начинается с систематического овладения речью и употребления общепринятых символов. Кроме того, общность во взглядах позволяет нам постоянно чувствовать собственное Я в процессе общения с другими людьми.

Мышление – это деятельность головного мозга, проявляющаяся в функционировании абстрагированных от событий материальной жизни символических выражений. Символы низшего порядка не содержат в себе никакой абстракции. Они относятся к коммуникации прототаксического типа или к коммуникации, построенной на передаче ощущений, и включают в себя все формы двигательного поведения и жестикуляцию, которые понятны любому человеку. И в младенчестве, и при самой острой форме шизофрении основными средствами такой коммуникации являются выражение лица и положение рук и ног. Такие выражения нельзя точно интерпретировать или понять вне отношений «мать – младенец». Но при взаимодействии взрослых людей они по-прежнему отражают их основные эмоциональные потребности и состояния.

Изменение потребности и ее удовлетворение приводят к установлению коммуникации прототаксического типа. Ощущение комфорта в результате насыщения отличается от ощущения дискомфорта, вызванного напряжением. Младенец, испытывающий состояние напряжения, а затем и насыщения, постепенно развивает способность предвидеть или ожидать наступление облегчения при соответствующем действии. Младенец выражает свою потребность в плаче, хватании, сосании и т. п., а мать или человек, выполняющий ее функции, отвечает на его действия проявлением нежности и заботы. Основополагающая человеческая потребность и универсальная движущая сила – это потребность в ласке и отзывчивости. Комплементарная потребность матери заключается в выражении соответствующего удовлетворения или в проявлении нежности.

Напряжение, создаваемое тревожностью матери или заменяющего ее человека, может отрицательно повлиять на динамику отношений «потребность – нежность» между младенцем и ответственным за него взрослым. Тревожность – это просто дезинтегрирующее напряжение, не имеющее цели или явных средств облегчения. Тревожность возникает в Я-структуре матери (или заменяющего ее человека) при появлении какой-то угрозы ее самооценке. Если человек, выполняющий материнскую функцию (это может быть старший брат или сестра, мать или отец), ощущает напряжение, вызванное тревожностью, в фундаментальной динамике отношений потребность – нежность между матерью и младенцем, оно ощущается как разрыв и дезинтеграция. Если же напряжение, вызванное тревожностью, возникает у младенца, как, например, в случае пустой груди (которая кажется «хорошей грудью», но не удовлетворяет чувство голода), это напряжение отличается от напряжения, вызванного другими потребностями. Отличительная черта напряжения, вызванного тревожностью, – это отсутствие любой, связанной с ним специфики. Отсутствие каких-либо действий ребенка, в особенности плача, постепенно приведет к снятию этого напряжения. При повышении тревожности ребенка повышается тревожность матери (или заменяющего ее человека), и уже никакие, даже самые умелые действия не помогут восстановлению между ними нежных отношений.

Далее, если тревожность младенца и матери (или заменяющего ее человека) становится чрезвычайно острой, а плач младенца – особенно сильным, неосознаваемая тревога может слиться с ритмом дыхания, и тогда инфантильный страх превратится в ужас. Эту материнскую тревожность можно снять, только отделив на всю ночь мать от младенца. Если острая тревога такого типа слишком часто мешает ребенку чувствовать материнскую нежность, он научится от нее защищаться, проявляя общую апатию и отчуждение, как это происходит при инфантильной шизофрении.

Коммуникация взрослых людей, осуществляемая посредством переживания или совершения какого-то действия (например, засыпание), – это прототаксическая коммуникация. В состоянии усталости и при ощущении тревожности у нормальных людей, а также во время обострения психоза у паранойяльных и гебефренических шизофреников мы наблюдаем прототаксическую коммуникацию. Наверное, самой сложной и трудно распознаваемой формой прототаксической коммуникации у взрослых шизофреников является смех. У пациентов-гебефреников, которым присуща самая серьезная регрессия по сравнению с другими шизофрениками, смех становится характерным симптомом. Их смех может выражать презрение, ненависть, отчаяние, страх и ярость в форме, настолько отличающейся от вербального выражения этих чувств, что тем терапевтам, которые обращают внимание только на слова, этот смех кажется совершенно неуместным.

Итак, воздействие вызванного тревожностью напряжения дезинтегрирует или прерывает фундаментальную динамику, создающую непрерывность межличностного взаимодействия. Напряжение, вызванное потребностью, например потребностью в нежном отношении или в пище, оказывает интегрирующее воздействие на развитие базовой динамики человеческих отношений. Я хочу подчеркнуть особую важность напряжения, вызванного чувством голода. Интеграция этого чувства, направленная на его удовлетворение, создает напряжение, которое побуждает младенца выразить свою потребность, а мать (или заменяющего ее человека) – удовлетворить ее. Непрерывная связь между выражением потребности и проявлением человеческой нежности становится основой развития предвидения и речи.

Излишне говорить о том, что связь между голодом, межличностным взаимодействием, пищей и паратаксической символизацией крайне сложна и не слишком понятна. Если младенец постоянно испытывает ощущения комфорта и дискомфорта, и эти ощущения сопровождаются все более ясным предвидением действий, необходимых для получения удовлетворения, то постепенно у него возникнет персонификация , т. е. индивидуальное слуховое, визуальное, кинестетическое и обонятельное представление о нежной матери. Точно так же у младенца может возникнуть персонификация плохой, тревожной или ужасной матери. Такие персонификации как бы охватывают всю совокупность восприятия младенцем матери и заменяющих ее людей, и тогда у него формируется некий собирательный образ, а не образ одного конкретного человека. Младенец не персонифицирует свою мать , а скорее собирает совокупность своих ощущений в аффективно заряженных представлениях «хорошей» и «плохой» матери.