Робин Уотерфилд - ГИПНОЗ. Скрытые глубины: История открытия и применения

Знаменитость Шарко в этом случае принесла дурные плоды. Хотя ему и удалось придать гипнозу респектабельность, но его теория, что он является формой истерии, явно ограничена и неверна; тем не менее уже его слава гарантировала серьезное рассмотрение данного предмета. Кроме того, по этой теории эффективность гипнотерапии отрицалась, несмотря на серию замечательных исцелений у Льебо и Бернгейма, ибо согласно гипотезе Шарко гипноз может быть опасен, может быть причиной латентной истерии. Многие книги по гипнотизму неизменно недоброжелательно высказываются о Шарко; его важные труды по неврологии почти не упоминаются, его вера в металлотерапию и заблуждения относительно гипноза выставляются на первый план. Но он был великим человеком, одним из гигантов науки девятнадцатого столетия; и, как и все великие люди, не без недостатков.

Битва разразилась между двумя школами — и по крайней мере парижане ринулись в бой с несвойственной ученым ожесточенностью, называя представителей Нансийской школы провинциальными шарлатанами и обвиняя книгу Бернгейма в ненаучности. В свою очередь Бернгейм доказывал, что три так называемые фазы гипноза Шарко — заблуждение. Вот, например, одно из умеренных высказываний Бернгейма против Шарко:

Причина, вызывающая гипнотическое состояние, — не невроз, аналогичный истерии. Несомненно, у человека под гипнозом можно вызвать симптомы истерии — настоящий гипнотический невроз, который будет повторяться в этом сне каждый раз Но эти проявления возникают не по причине гипноза, но благодаря внушениям оператора или иногда путем самовнушения особо немощного объекта, воображение которого, пропитанное идеей магнетизма, создает эти функциональные расстройства, которые всегда можно сдержать и прекратить при помощи контрвнушения. Якобы физические феномены гипноза всегда суть феномены психические. Каталепсия, трансфер, судороги и прочее — это последствия внушения. Опровержением идеи невроза является тот факт, что подавляющее большинство объектов восприимчиво к внушениям.

На это Шарко и его коллеги могли позволить себе лишь вялое возражение типа того, что безумно было бы думать, будто все мы гипнотизируемы. Защищаясь, Парижская школа нападала также и на придерживающихся магнетических взглядов. Они обвиняли магнетизеров в корысти и шарлатанстве, но поскольку они и сами не были святошами, то им трудно было сохранять позу обвинителей. Со своей стороны, магнетизеры, хоть и раздираемые собственными спорами, единодушно хулили позитивистский подход Шарко, сведение гипноза к истерии, и вуайеризм Сальпетриера. Они говорили, что Шарко вызывает истерические припадки у пациенток, нисколько не доказывающие, что гипноз — это истерия, и присоединялись к Бернгейму, ссылающемуся на жалобы пациентов Шарко на эти внушения. И с течением времени взгляды Шарко и его учеников в Сальпетриере были опровергнуты Нансийской школой. После смерти Шарко в 1893 году его студенты и коллеги один за другим каялись в своих воззрениях, пока в 1903 году Брэмвелл просто не констатировал: «Взгляды месмеристов и представителей школы Сальпетриера прекратили интересовать ученых людей».

Однако в залах суда, когда поднялся вопрос о манипуляциях объектами гипноза, ветер переменился. Здесь Шарко стал героем, а Бернгейма, кажется, поободрали. Поскольку Берн-гейм верил в абсолютную силу внушения, то, как доказывал его коллега Льежуа на процессе Гуфе, загипнотизированный человек может ничем не отличаться от автомата — «игрушка без собственной воли», как скажет позднее последователь Нансийской школы шведский психолог Фредрик Бьернстрем. Человек под гипнозом может стать не только жертвой преступления, но его можно заставить действовать вопреки его воле. Исследования же Шарко показали, что загипнотизированный все еще сохраняет функционирующее сознание и поэтому может отвечать за свои действия. Лишь в экстремальных случаях умственных расстройств, в которые не включается истерия, теряется способность к произвольным действиям. Несмотря на свою симпатию к Нансийской школе, Брэмвелл был вынужден на основании собственных экспериментов «расстаться с верой в так называемый автоматизм или, лучше сказать, в «беспомощное повиновение» объекта».

Бернгейм уподоблял гипнотический автоматизм автоматизму рефлекторных актов. Такое сравнение, конечно, преувеличивает степень потери контроля даже у человека в глубоком гипнотическом состоянии. Все эксперименты, задуманные с целью заставить испытуемых совершить антисоциальные действия, имеют недостаток в том, что субъект предположительно знает заранее или догадывается, что обстоятельства эксперимента не представляют никакой опасности для него самого и других. Мне кажется, что Бернгейм просто проигнорировал то, до какой степени объекты способны и действительно могут наслаждаться исполнением роли. Многие из его решающих тестов слишком сильно отдают этим исполнением роли, чтобы служить надежным свидетельством. Здесь приводится пример его работы с человеком, обозначенным просто «С», о котором известно только, что он сорокачетырехлетний фотограф.

Однажды я спровоцировал по-настоящему драматическую сцену, когда мне не терпелось увидеть, как далеко может простираться власть гипнотического внушения. Я указал ему на воображаемого человека у двери и сказал, что тот, мол, оскорбил его. Я поднес воображаемый кинжал (нож для бумаги) и приказал убить этого человека. С. заспешил вперед и решительно вонзил кинжал в дверь и после этого застыл с изможденным видом, сотрясаясь всем телом. «Что же ты сделал, несчастный? — сказал я. — Он умирает, он весь в крови. Сейчас приедет полиция». Он был в ужасе. Затем он был представлен воображаемому приставу (моему интерну). «Зачем вы убили этого человека?» «Он оскорбил меня». «Мы не убиваем человека, оскорбившего нас. Вы должны были обратиться в полицию. Может, вам кто-нибудь сказал убить его?» «Мсье Бернгейм», — ответил он. «Вы должны предстать перед правосудием, — сказал я. — Вы убили этого человека. Я вам ничего не говорил, вы действовали по своей воле».

Бедняга затем был представлен воображаемому судье. В другом случае Бернгейм, выступая скорее как сценический гипнотизер, сумел заставить того же самого объекта в быстрой последовательности представить себя маленьким мальчиком, молодой девушкой, военачальником, священником и собакой. И каждый раз С. с рвением подчинялся.

Но не все труды Бернгейма по криминальным случаям являются заблуждением. Благодаря приверженности тезису о ведущей роли внушаемости он стал первым, кто ясно постулировал, что подозреваемые в преступлении могут быть приведены к даче ложных признаний, а свидетели — лгать в угоду следствию и даже предлагать доказательства, подтверждающие их искренность и честность.