Егор Белогородский - Прикладное лоховедение

Чувство собственной особенности, которым приправлен лох, по своему назначению и принципу действия подобно усилителям вкуса, которыми приправляют свои харчи производители фастфуда. Например, слепил «Макдональдс» чизбургер из пищевых материалов дрянного качества, обильно сдобрив всё это дело глутаматом натрия, и продал лоху. А лох ест и нахваливает — ему это вкусно. И сам лох подобен такому чизбургеру — представляет из себя человеческий материал посредственного качества, однако, будучи приправлен чувством собственной особенности, кажется себе очень даже вкусным.

Чувство собственной особенности очень устойчиво по отношению к критике, по отношению к аргументам и давлению со стороны реальности, от которой данное чувство лоха и оберегает. Именно потому оно и устойчиво, что это чувство. Это не тезис и не идея. Тезис или идею можно оспорить и опровергнуть. А вот как опровергнуть ощущение? Попробуйте объяснить лоху, что чизбургер, который он жуёт — дрянь. А лоху вкусно и этому Вы ничто не сможете противопоставить. Он своим ощущениям, своим пупырышкам на языке, доверяет гораздо больше, чем лживым словам всяких завистников. Ну конечно — завистников! Это же у него вкусный чизбургер, а не у них — вот они и завидуют. А чизбургер вкусный — ощущения не могут обманывать.

На чувство собственной особенности лохов хорошо ложится идея про то, что многие великие люди жили в безвестности и даже нищете, а признание приходило к ним только после смерти, иногда через продолжительное время. Более того, часто встречаются утверждения, будто непризнанность гения при жизни — это именно правило, счастливые исключения из которого редки. Короче говоря, некие люди были великие и крутые, но про это никто не знал, и таких случаев было много. Лохам данное поверье приходится очень по сердцу, потому что ласкает их самолюбие. Во-первых, им тут мерещится тончайший намёк на их собственную жизнь — что, типа, они крутые и очень ценные внутри, но про это никто не знает. Несправедливый и жестокий мир не оценил, видишь ли. Во-вторых, означенный тезис прямо намекает на то, что внешние индикаторы не являются достоверным свидетельством крутости и талантов (по этой же причине, кстати говоря, лохи очень любят миф про то, что Эйнштейн был двоечником). Это позволяет лоху тайно лелеять надежду, что в один прекрасный день, наступления которого лох очень желает и робко ждёт, наконец прорвутся наружу его подлинная крутая суть и сокрытый в нём талант, а уж тогда запляшут лес и горы под его дудочку. Правда, лох, как правило, сам не ведает, какой же в нём сокрыт талант, но это существенного значения не имеет — какой-нибудь, да сокрыт. Лох же чувствует, что он особенный, а раз особенный — значит, в чём-то талантлив.

Характерно, что если его попросить привести примеры таких людей, которые всю свою жизнь прозябали посреди окружающего равнодушия, а после смерти вдруг обрели опоздавшее признание, лох чаще всего не может этого сделать. Это притом, что, по его словам, такие случаи были сплошь и рядом. Сплошь и рядом, а сам ни одного примера не знает. А ему их и не надо знать. Ему надо знать, что таких случаев было много. Надо знать, даже если это неправда (чем оно в действительности и является). Зачем лоху такое знать? А затем, что тогда умозрительно получается, как будто он притусовался к компании целого легиона крутых и гениальных, но непризнанных личностей. Лоху кажется, будто это придаёт весомости его дурацкому самооправданию, что кому-то важны материальное богатство и мирская слава, а для него это не главное, потому что для него важнее духовное развитие и высшие ценности. Смешно: как будто от чего-то реального отказался. Лох ещё может с многомудрым видом добавить, что погоня за богатством и славой не приведёт ни к чему хорошему. Забавно, что некоторые великие люди, к которым признание долго не приходило, этого признания (то есть той самой презренной мирской славы) очень хотели и добивались, и уж точно не были против материального богатства (взять, к примеру, Георга Ома, Артура Шопенгауэра, Фридриха Ницше).

Если же лох какие-то примеры всё-таки приводит, то обычно это наивные обывательские байки, в которых крупицы правды уверенно теряются среди чудовищных преувеличений и присочинённых фактов. Так, от лохов Вы узнаете, например, что Иоганн Себастьян Бах жил в отчаянной бедности, был никому не известен, а сочинённая им музыка никого не интересовала. И лишь почти через сто лет про Баха кто-то случайно вспомнил, откопали его творческое наследие и оно вмиг стало признанной классикой. А Николай Коперник ваял свою гелиоцентрическую теорию, шухерясь от католической церкви чуть не по подвалам. Некоторые лохи даже полагают, будто Святая Инквизиция всё же сумела Коперника изловить и сжечь на костре. Двигатель Рудольфа Дизеля при жизни изобретателя оказался никому не нужен. И прочие и прочие такие байки с нарастающим градусом удивительных откровений. Иногда доходит до совсем уж восхитительной ереси навроде того, что только после смерти обрели признание Моцарт и Бетховен, а Ян Вермеер так и вообще через двести лет. Знали бы лохи, как всё обстояло на самом деле — то-то бы они подивились. Но лохам приятнее верить в другое.

Да, в истории действительно случались выдающиеся люди, не получившие признания при жизни, но их было много меньше, чем хотелось бы лохам. Правильнее сказать, что их просто было мало. Например, не познал при жизни известности гениальный математик, отец теории групп Эварист Галуа. Просто потому, что не успел — он был убит на дуэли в свои 20 лет, и мир смог познакомиться с его работами только после смерти их автора. К этой же категории можно отнести (правда, несколько условно) великого кремонского мастера Джузеппе «дель Джезу» Гварнери, который при жизни заслуженного признания явно не получил. Но и при жизни он, очевидно, считался очень хорошим мастером — неспроста же работам дель Джезу стал в итоге подражать его собственный отец, тоже скрипичный мастер. Скрипки работы дель Джезу обладают очень насыщенным звуком. Такое звучание великолепно подходит для игры в больших концертных залах, а в те времена музыкальные исполнения происходили в небольших помещениях, и для них звук скрипок дель Джезу оказывался слишком мощным — слушатели могли от этого напрягаться. Да и внешний вид его скрипок при всём их непревзойдённом звучании был не особенно красив. К тому же в те годы всё ещё жил и творил другой великий мастер — Антонио Страдивари, уже тогда давно признанный всем миром. Нелегко было привлечь к себе внимание общественности, когда оное целиком было притянуто величием Страдивари. Данные три фактора и привели к тому, что при жизни дель Джезу должного признания не получил. А вот в следующем веке на скрипке, сработанной именно этим мастером (знаменитой «Пушке»), предпочитал играть величайший скрипач всех времён и народов Никколо Паганини. Впоследствии большинство самых выдающихся скрипачей тоже предпочитали играть на скрипках дель Джезу, а не Страдивари (что величия последнего нисколько не умаляет).